Бенно Плудра - Остров лебедей

— Плотва, — отвечает Стефан, повыше поднимая пакет. Рыбки с выпученными глазами прижались к целлофану.

— Недурно, — говорит Артур. — Сам рыбачишь?

— Нет, здесь не рыбачу.

— Плотвичка ничего. Мелковата, правда, зато свеженькая.

— Могу отдать, — говорит Стефан, протягивая Артуру пакет.

— За так?

— За так.

Артур улыбается. Губы тонкие, растягиваются над подбородком, как серп месяца. Но зубов не видно. Глаза у него светлые, немного навыкате, как у ястреба в полете: все видит и из глаз не выпускает.

— Идет. Уху сварю.

— Уху?

— Точно. По-польски сварю. — Опираясь на руки, он поднимается и перебрасывает ноги и могучий торс в вагончик. Скрип, стон — может, это вагончик, а может, Артур.

В вагончике — стол, скамейка, складной стульчик, видавший лучшие времена где-нибудь на зеленой лужайке. И тумбочка, и еще настоящий кухонный шкафчик с рифленым стеклом — такой же старый, как старые дома вокруг. Справа от двери — кругленькая печурка, похожая на большую зажигалку. Тут же дрова, лучины, в ящике — брикеты и коробочка с порошком для растопки.

— У нас все есть, — говорит Артур, открывая кухонный шкафчик.

Стефан вспоминает: так пахло у бабушки из шкафа, который стоял слева от двери. Он был такой же старый и маленький.

— Здесь у нас все припасено, — повторяет Артур, принюхиваясь к своему чудо-шкафчику. — Приглашаю тебя. Только точно через час, — говорит он, топая по вагончику. Огонь в печурке погас. Артур аккуратно сгребает угольки, набрасывает на них лучину. Сразу запрыгали синие язычки.

— У бабушки на кухне плита, большая, белая. Бабушка бросит три чурбачка, и сразу огонь полыхает.

— Бабушка твоя тоже в Берлине живет?

— Нет. На Старом Одере.

— Не в Берлине, значит. А ты?

— Я — берлинец. Целую неделю уже.

— И ты думаешь, что ты уже берлинец?

— Я ж здесь живу, — говорит Стефан. — А где ты живешь — так ты и зовешься.

— Не так это просто. Я много где жил, в самых разных городах, а никто меня по ним не называет. Берлинцем, дружок, тебя кликали бы, если б твой дед берлинцем был. Дедушка, понял? Иначе — никак, — говорит он, поглядывая на Стефана.

— Значит, мне берлинцем никогда не быть? — спрашивает Стефан, рассматривая носки своих ботинок.

— Вроде бы. Разве что твои внуки. — Артур достает кастрюлю, кладет рядом большую потемневшую дощечку, наливает воду и принимается чистить рыбу: выбирает внутренности, споласкивает, режет на маленькие кусочки — ни головы, ни хвостов не выбрасывает.

— Всё вместе? — спрашивает Стефан.

— Всю, всё, глаза — они вкус придают.

— Ну, тогда я пошел, — говорит Стефан. — Мне еще кое-чего сделать надо. Через час здесь буду. Точно.

Не хочет он видеть эти глаза! Потом, когда суп сварится, об этом не думаешь. Когда ешь суп — головы и хвосты выловлены — мертвые глаза забываешь, как забываешь многое, чего долго не видишь…

Войдя в свой дом-башню, Стефан поднимается на третий этаж. По коридору налево, к северным стеклянным дверям. На полпути он останавливается, звонит у правой двери. На черной дощечке значится: «А. Кагельман».

Позвонил и ждет. Здесь, в коридоре, — тихо. Но внутри, за дверью, гремит радио или магнитофон. Значит, кто-то дома. Ну а если не Рита? Сейчас четыре часа, а она сказала — после пяти.

Он звонит еще раз. Рывком открывается дверь. Он даже вздрагивает, все еще держа палец на кнопке звонка. Перед ним Рита. Уставилась на него из-под цветастого платка.

— Ты чего? Пожар, что ли?

Радио так орет, что кажется, будто стены дрожат. Рите приходится кричать. Стефан говорит:

— Кепку!

— Заходи, — предлагает Рита, широко открывая дверь.

— Мне только шапку-кепочку.

— Ну, ясно. Заходи-заходи.

Стефан просовывает голову в дверь, словно принюхивающаяся собака, как будто так можно определить, есть ли еще кто-нибудь в квартире.

— Ты что — боишься? — спрашивает Рита. — Тетя Аннеми на работе. А потом — она не против, когда ко мне ребята заходят.

Слева — гостиная со стеклянной перегородкой на кухню, точно такая же, как в квартире Кольбе 14/6; справа еще комната, совсем такая же, как у Стефана, вплоть до обоев с желтыми медальончиками. У стены — койка, напротив — книжная полка, а у окна — белый столик…

— Здесь я и живу, — говорит Рита.

Она выключает приемник, и сразу снизу слышен шлюз. Не шлюз, конечно, а самоходная баржа, требующая, чтобы ее выпустили из шлюзовой камеры. Дизельные моторы грохочут, будто танковая колонна.

— Садись, — говорит Рита.

— Мне бы шапку.

— Хочешь выпить? Колы?

— Шапку мне, — говорит Стефан.

— Шапку… Шапку… Шапку! — верещит Рита и плюхается на койку, даже о бетонную стену стукнулась, но при этом глаза ее сияют так, что и сказать невозможно как! — Чего это ты глядишь? — спрашивает она. — Пожалуйста, не подумай чего…

— Мне бы шапку, — говорит Стефан и думает только о том, как бы выбраться отсюда и поскорей — к Артуру.

Рита улыбается. Маленькие зубки сверкают, словно нитка жемчуга.

— Давай шапку!

— Посиди сперва.

— Знаешь, ты что-то совсем… — говорит Стефан, но на всякий случай садится, иначе Рита ведь шапку не выдаст.

— Злиться тебе не к лицу, — говорит Рита.

«Вроде бы я еще не злюсь», — думает Стефан и сидит как-то небрежно, руки на коленях. Стены рассматривает.

На стене — открытки, картины и два плаката.

Открытки Стефану больше нравятся — на них пальмы, ослик, голубая вода и красные-красные цветы. Женщины — все в черном.

— Ничего открыточки, — говорит он.

— На самом деле там совсем не такие краски, пыльно очень, — говорит Рита. — Песок и песок.

— А марки сзади еще наклеены? — спрашивает он.

— Марки? Ты что, собираешь?

— Мой друг. Там, где бабушка живет.

— Хочешь, я для тебя буду все марки сохранять?

— Хорошо бы, — сказал Стефан, и не успел он произнести эти слова, как его охватило какое-то непонятно-глупое чувство. Он спросил: — А тебе еще будут присылать такие открытки?

— Сколько хочешь. И мама мне пишет, и сестренка, и подруги. И двое ребят.

— Все оттуда? Из Багдада?

— Все.

— А ты, ты почему оттуда уехала?

— Я — большая уже. Скоро двенадцать. А в школе при посольстве только четыре класса, от первого до четвертого. Как дойдешь до пятого — уезжай домой.

— Правда? — удивляется Стефан. — Я и не знал. — Как будто он вообще что-нибудь знал о гедеэровских детях в Багдаде, и что у них там своя школа, и что родители там работают, как Ритин отец — торговый советник.

— Он этими липкими сладкими штучками тоже торгует? — спрашивает Стефан.

— Финиками? Ты это про финики спрашиваешь?