Алки Зеи - Петрос идет по городу

— Позвольте, я открою.

Она была в папином старом пальто, наброшенном на плечи, и удивительно напоминала огромную серую птицу.

Дверь открылась, и в квартиру ворвались четверо карабинеров и греческий переводчик, черноволосый коротышка с усиками, словно нарисованными угольком; на нем был длинный, чуть не до полу, новый плащ, стянутый поясом. Жаль, что не послушались дедушку, который предлагал раньше запирать на ночь дверь в подъезде. Но не соглашалась госпожа Левенди, потому что Жаба поздно возвращался домой и будил бы среди ночи весь дом. А теперь карабинерам ничего не стоило добраться до квартиры Петроса.

— Ни с места! — пропищал переводчик тонким, пронзительным голоском. — У вас произведут обыск.

Два карабинера пошли обыскивать комнаты, а два других остались в передней охранять людей. Вспомнив о папиных бумажках, запрятанных в рамку портрета Великой Антигоны, Петрос похолодел от ужаса.

— Мы разыскиваем одного преступника, — пояснил переводчик, хотя никто его ни о чем не спрашивал.

Немного успокоившись, Петрос взглянул на папу, с лица которого начала сходить мертвенная бледность. Дедушка открыл рот, собираясь что-то сказать, но мама сделала ему знак молчать. Он поднялся с постели, закутанный с головой в одеяло, и вишневый плед, с которым он не расставался и днем, пристраивая его наподобие юбки, волочился за ним по полу, как шлейф.

Одному из кара́бинеров, стоящих в дверях, надоело держать автомат наизготовку, и он опустил его. Другой карабинер даже не пошевельнулся. Он не сводил глаз с книжного шкафа, стоявшего в передней, куда Антигона и Петрос ставили свои книги, не помещавшиеся в детской. Он смотрел с таким видом, словно оттуда мог вылезти сумасшедший в пижаме.

И вдруг не спеша, необыкновенно гордо из-под книжного шкафа выполз Тодорос. Петрос не успел понять, как все произошло. Он помнил только, что карабинер держал в одной руке автомат, а в другой — Тодороса. Потом Петрос завопил, повиснув на руке карабинера, которую тот, не выпуская черепахи, поднял высоко над головой. Итальянец кричал:

— Tartaruga!.. Tartaruga!.. [29] Черепаха!.. Черепаха!.. (итал.) .

— Образумьте паршивого мальчишку! — пропищал переводчик.

Мама изо всех сил тянула Петроса, силясь оторвать его от итальянца. Что делали все остальные, Петрос не помнил, он пытался пригнуть книзу руку врага, чтобы отнять у него Тодороса.

— Он мой! Мой! Отдайте его! — кричал он срывающимся голосом.

В переднюю выскочили и два других карабинера. Не разобравшись, в чем дело, они направили на мальчика свои автоматы.

Мама с диким воплем прикрыла Петроса своим телом.

— Tartaruga… Tartaruga… — забормотали карабинеры и опустили автоматы.

— Обыск окончен, — пропищал переводчик.

Распахнув дверь, он вышел из квартиры; за ним последовали три карабинера вместе с Тодоросом. Мама зажала рукой Петросу рот, чтобы он не кричал. Четвертый карабинер, задержавшись в дверях, ущипнул за щеку бледную как полотно Антигону и сказал с улыбкой:

— Non avere paura, bellina! [30] Не бойся, красотка! (итал.) .

Наконец итальянцы ушли. Никто в передней не трогался с места, не произносил ни слова. Слышно было, как карабинеры колотили в дверь Сотириса, потом с шумом передвигали наверху мебель. Первой заговорила мама:

— Идите ложитесь, не то вы окоченеете…

Петрос прокрался к окну и через отверстия решетчатых ставен посмотрел на улицу. Возле их подъезда стояла машина, «черная клетка», как ее называли, в нее, точно бездомных собак, бросали арестантов. Кто-то накинул ему на плечи дедушкин вишневый плед. Не оборачиваясь, он понял сразу, что это мама. Видно, она боялась, как бы он не простудился, и еще больше, как бы он не закричал. Но Петросу казалось, что он онемел навсегда.

Карабинеры в сопровождении переводчика вышли из подъезда и направились к машине. В темноте Петрос не мог разглядеть Тодороса.

— Иди ложись, — вполголоса сказала мама.

Она довела его до кровати.

И теперь Петрос рыдал, рыдал так горько, что не в состоянии был перевести дух, и ему очень хотелось прижаться к маминой груди, но он прижимался к подушке и чувствовал себя несчастным, бесконечно одиноким.

Когда Дросула осталась одна в скульптурной мастерской, на нее, как она говорила, нашла мания чистоты. Она вымыла пол и, встав на высокую табуретку, принялась протирать стекла веранды, как вдруг на пороге появился Петрос.

— И до Шторма я добралась, — сказала ему с улыбкой Дросула, — «выстирала» его хорошенько.

Сидя на коврике, Шторм терпеливо ждал, пока у него высохнет шерсть. Стоило Дросуле шепнуть ему хоть одно слово, и он становился послушный, как овечка.

— Я помогу тебе, — вызвался Петрос.

Дросула бросила ему тряпку.

— Протирай нижние стекла, но только до блеска.

Петрос принялся добросовестно мыть стекла. Он пришел раньше всех, за час до назначенного времени, и поэтому мог наговориться вволю с Дросулой. Она болтала с ним о том о сем, предавалась воспоминаниям, как мама когда-то рассказывала ему на кухне о Ламбросе Астерисе.

— Уж такой у меня, Одуванчик, характер… — вздохнула Дросула. — Стоит мне потерять из-за чего-нибудь покой, как меня охватывает мания чистоты.

Когда в детстве, вспоминала она, у нее умер любимый дедушка, она устроила стирку кукольных платьев. Тщательно перестирала все одежки. Потом развесила их на веревке. Ее тетка, возмущенная поведением племянницы, сказала какой-то соседке: «Бесчувственный ребенок! В доме покойник, а она стирает кукольное тряпье».

— Я, Одуванчик, была в таком горе, что даже плакать не могла, — заключила Дросула, с рвением протирая стекло.

Петрос считал, что у него нет и никогда в жизни не будет друга ближе Дросулы. Только она поняла, как он страдает и жалеет Тодороса. Вылепив из глины черепаху, очень похожую на Тодороса, которого Дросула никогда не видела, она подарила ее Петросу.

— Чтобы ты, Одуванчик, помнил всегда о Тодоросе, — сказала она, вручая ему черепаху, и лицо ее было необыкновенно серьезным и грустным.

Всех жалела, за всех радовалась, обо всех беспокоилась Дросула. Когда Антигона расстраивалась, впадала в отчаяние из-за своего поэта, Дросула тоже расстраивалась и впадала в отчаяние. Когда Рита прибегала в мастерскую вне себя, услышав об очередной расправе с евреями, Дросула горевала вместе с ней. И когда Яннис сидел грустный в углу, устремив на Антигону печальный взгляд, и кадык у него на шее едва шевелился, на Дросулу тоже находила тоска. Когда Ахиллес не приходил вовремя, как сегодня, или Яннис и Петрос не являлись в назначенное время, кончив писать лозунги на стенах домов, Дросула принималась за уборку и мытье пола.