Тэцуко Куроянаги - Тотто-тян, маленькая девочка у окна

В «Томоэ» еще долго с грустью вспоминали Ясуаки-тяна, особенно по утрам, когда начинался первый урок. Потребовалось немало времени, чтобы дети свыклись с мыслью, что Ясуаки-тян не опаздывает, а больше никогда не придет. Может, и хорошо, когда в классе мало учени­ков – всего лишь десяток, но отсутствие одного из них ощущается особенно остро. А отсутствие Ясуаки-тяна сра­зу бросалось в глаза. Спасало, пожалуй, только то, что места в классе, как мы знаем, не были закреплены за учениками. Трудно представить, как горько было бы изо дня в день видеть пустой стул Ясуаки-тяна…

В последнее время Тотто-тян стала задумываться над тем, кем она станет, когда вырастет. Кем она только не мечтала стать, когда была поменьше: и уличным музы­кантом, и балериной, а в тот день, когда впервые поехала в «Томоэ», ей захотелось быть контролером на станции. Но теперь ее одолевали куда более честолюбивые мечты: она решила заняться каким-нибудь более интересным, но все-таки подходящим для женщины делом. «Почему бы мне не стать медицинской сестрой?!» Но тут же вспоминала се­стричку из военного госпиталя и то, как она делала раненым уколы. «Я, пожалуй, так не смогу…» Кем же еще можно стать? И тут вспомнила: «Вот глупая! Я же давно решила!»

Тотто-тян тут же направилась к Тай-тяну. Тот только что зажег спиртовку.

– Я решила стать разведчицей! – торжествующе со­общила она.

Тай-тян оторвался от спиртовки и испытующе посмот­рел на Тотто-тян. Потом поглядел в окно, словно обду­мывая услышанное, повернулся к девочке и размеренно, четко, так чтобы у Тотто-тян не оставалось никаких со­мнений, сказал:

– У разведчика должна быть голова на плечах. И еще он должен уметь говорить на разных языках. – Тай-тян перевел дыхание и, глядя Тотто-тян прямо в глаза, до­бавил: – А самое главное, шпионки бывают только кра­сивые!

Тотто-тян медленно отвела глаза и понурила голову. После минутной паузы Тай-тян тоже отвернулся и тихо, задумчиво заметил:

– К тому же, мне кажется, с таким длинным языком нельзя быть разведчицей…

Тотто-тян была ошеломлена. И вовсе не потому, что Тай-тян не согласился с ее идеей. Он просто попал в точку: все верно, она и сама могла бы сообразить. Тотто-тян вдруг осознала, что начисто лишена необходимых качеств. Ясно было и то, что Тай-тян сказал ей это вовсе не назло. Ничего не остается, как отказаться от затеи.

«Поразительно! – подумала она. – Тай-тяну столько же, сколько и мне, а он все знает…»

Ну а если бы Тай-тян сказал, что собирается стать химиком, как бы она ответила? Скорее всего, сказала бы, что, по ее мнению, человек, который так здорово зажигает огонь в спиртовке, вполне может им стать.

Хотя это, пожалуй, чересчур по-детски. Может, ска­зать, что раз уж он знает несколько английских слов, то быть ему химиком?

Но и это, пожалуй, не лучше. Как бы там ни было, она была уверена, что «большому кораблю» предстоит «большое плавание».

Потому-то она так незлобиво и сказала молча наблю­давшему за кипящей колбой Тай-тяну:

– Спасибо тебе. Разведчицей я не буду. А ты, Тай-тян, обязательно станешь важным человеком.

Тай-тян что-то пробормотал и, смущенно почесав за­тылок, уткнулся в лежащую перед ним раскрытую книгу.

«Если не разведчицей, то кем же?» – Тотто-тян, стоя рядышком с Тай-тяном и вглядываясь в пламя, горевшее под колбой, погрузилась в раздумья.

Война со всеми ее невзгодами как-то исподволь вошла в жизнь семьи Тотто-тян. Каждый день где-нибудь по соседству, размахивая флагами с красным кругом на белом фоне и с криками «Банзай!» [28], провожали на фронт то одного, то другого, подчас совсем безусого, юнца. С магазинных полок исчезли продукты. Все труднее ста­новилось наполнять, как это было принято в школе «Томоэ», «дарами моря» и «дарами гор» коробочки с завтра­ком. Первое время обходились сушеными водорослями и маринованными сливами, но и их было все труднее и труднее купить. Все выдавали только по карточкам, о сластях и говорить не приходилось – дело безнадеж­ное.

Тотто-тян помнила, что на станции Оокаяма, не доез­жая одной остановки до дома, под лестницей был автомат. На нем была изображена очень соблазнительная на вид конфета. Стоило, раньше бросить в щель монетку, как выскакивал пакетик с карамельками. За пять сэн можно было получить маленькую коробочку, и побольше – за десять. Но уже давным-давно автомат стоял пустой. Сколько ни суй денежек, сколько ни стучи – ничего не выскочит. Но Тотто-тян превзошла всех в своем упор­стве.

«Может, хоть одна коробочка осталась? Вдруг да вы­скочит? – думала она. – Что, если застряла где-нибудь?» Поэтому изо дня в день, возвращаясь домой, она выходила на одну остановку раньше и бросала монетку в отверстие автомата. Но, увы, каждый раз со звоном монетка воз­вращалась обратно.

Пока Тотто-тян тщетно охотилась за карамельками, папа получил заманчивое по тем временам предложение: съездить на военный завод, где, говорили, делают оружие и еще что-то в этом роде для войны, и сыграть военные марши. За выступление ему выдадут сахар или фасолевую пастилу. Приятель, который предложил ему это, не пре­минул добавить, что папа вправе рассчитывать на щедрый паек, ведь он известный скрипач, недаром ему недавно выдали диплом Отличного Музыканта. Мама спросила:

– Ну как, поедешь?

Надо сказать, концерты организовывались все реже и реже, да и сам оркестр поредел: музыкантов одного за другим отправляли на фронт.

По радио передавали одни военные сводки, для музыки оставалось совсем мало места, так что работы у папы и других оркестрантов было маловато. Предложение сы­грать на военном заводе пришлось, стало быть, весьма кстати.

Тем не менее после некоторой паузы папа решительно ответил:

– Я не стану играть военную музыку на своей скрипке.

– Что ж, пожалуй, ты прав. Как-нибудь перебьемся с продуктами, – согласилась мама.

Папа, конечно, знал, как ей приходится изворачиваться, чтобы накормить дочку. Знал он и о том, что Тотто-тян каждый день бегает к пустому автомату. Как повеселело бы в их доме, сыграй он пару-другую военных маршей и добыв паек! Как радовалась бы дочка, поев досыта!

Но еще больше папа уважал музыку, а мама отлично понимала его и потому уговаривать не стала.

– Прости меня, Тотто-скэ! – грустно сказал он дочери.

Тотто-тян была слишком мала, чтобы разбираться в каких-то «принципах», не знала она и того, как плохо быть без работы. Но она видела, как любит папа скрипку; ей тоже было известно, что именно за музыку его изгнали из родительского дома и многие родственники порвали с ним отношения. Что только он не испытал, но так и не расстался со скрипкой. Поэтому и Тотто-тян согласилась с тем, что папа не должен играть то, что ему вовсе не нравится. Весело прыгая вокруг отца, она бодро приго­варивала: