Тэцуко Куроянаги - Тотто-тян, маленькая девочка у окна

– Ты, папочка, не беспокойся. Ведь я тоже люблю твою скрипку!

Правда, на следующий день Тотто-тян снова сошла на станции Оокаяма и заглянула в отверстие, откуда должны были выскакивать конфеты.

Должны были, но не выскакивали. И все же надежда не покидала ее.

После обеда, когда дети убирали столы и стулья, расставленные в кружок, актовый зал становился гораздо просторнее.

«Сегодня я буду первой!» – решила Тотто-тян.

Она уже не раз пыталась сделать это, но каждый раз чуть-чуть опаздывала и кто-то другой опережал ее. А ди­ректор сидел посреди актового зала в своей излюбленной позе – скрестив ноги, в то время как дети, отталкивая друг друга, забирались ему на спину. Каждому хотелось пого­ворить с ним.

– А ну-ка слезайте, слезайте! – отбивался директор, побагровев от хохота.

Однако дети ни за что не хотели слезать. Так что если ты не успевал вовремя подобраться, то свободного ме­стечка для тебя не находилось, тем более что директор не отличался высоким ростом.

Но сегодня Тотто-тян решила во что бы то ни стало быть первой, поэтому она поджидала директора в самом центре актового зала. Как только он подошел, Тотто-тян закричала:

– Нам надо поговорить, сэнсэй!

Директор уселся поудобнее и весело спросил:

– Ну что там? Выкладывай…

Тотто-тян уже несколько дней подряд обдумывала то, что она скажет сейчас директору. Когда тот скрестил ноги, она вдруг решила, что не станет карабкаться на него. Предстоящий разговор настолько важен, что лучше, если они будут видеть друг друга в лицо. Поэтому Тотто-тян опустилась рядом с директором, но не скрестила ноги, как он, а села на пятки. Хотя от этого немеют ноги, только так приличествует сидеть девочке. После этого Тотто-тян наклонила головку и слегка улыбнулась. «Сделай милое лицо», – говорила ей мама, еще когда она была маленькой. Именно таким должно было быть ее «праздничное» вы­ражение лица. Да и сама она ощущала себя хорошей девочкой, когда улыбалась, слегка приоткрыв ротик.

Подавшись вперед, учитель посмотрел на нее с любо­пытством:

– Что у тебя такое?

Нежным голоском Тотто-тян медленно проговорила:

– Когда я вырасту, я обязательно стану учительницей в нашей школе!

И директор не рассмеялся, а спросил вполне серьезно:

– Ты мне обещаешь?

По выражению его лица было ясно, что он действи­тельно хочет, чтобы Тотто-тян преподавала в его школе.

Низко кивнув в знак полного согласия, Тотто-тян сказала:

– Обещаю! – И тут же поклялась перед собой: «Я непременно стану учительницей!»

В эти минуты она вспомнила то утро, когда впервые пришла в «Томоэ» и встретилась с директором в его кабинете. Это было так давно! Но она отлично помнила, как внимательно слушал ее директор в течение нескольких часов. Ни раньше, ни потом ни один взрослый не слушал так Тотто-тян. А каким ласковым был его голос, когда он объявил ей: «Ну вот, теперь ты ученица нашей школы».

С полным основанием она могла сказать теперь: «Как я люблю Кобаяси-сэнсэя! Я буду работать для учителя и, если потребуется, сделаю для него все, что в моих силах».

Директор радостно улыбнулся. Как всегда, от души, нисколько не смущаясь тем, что во рту не хватает зу­бов.

Тотто-тян протянула учителю мизинец: «Обещаю!» Учитель подал ей свой, большой и сильный – на директора можно положиться! Так Тотто-тян и учитель по старин­ному японскому обычаю – сцепив мизинцы – скрепили свою клятву.

Директор улыбнулся. Видя его довольное лицо, улыб­нулась и Тотто-тян: она будет учителем в «Томоэ»! Разве может быть что-нибудь прекраснее?!

«Когда я буду учительницей, то…» – дала волю фан­тазии Тотто-тян. И вот что она решила: поменьше уроков, побольше спортивных праздников, «варки-в-котелках», «ночевок под открытым небом» и вообще побольше всяких прогулок!

Учитель Кобаяси был доволен. Конечно, ему было трудно представить Тотто-тян взрослой, но он был уверен в том, что девочка сможет преподавать в «Томоэ». И еще он знал, что любой выпускник его школы способен стать учителем, коль скоро никогда не забудет проведенного в ней детства.

В небе Японии вот-вот могли появиться американские самолеты со смертоносным грузом на борту. И в эту грозную пору в школе «Томоэ» директор и его ученица давали друг другу обещание, которое можно было выпол­нить лишь спустя многие годы.

Тысячи солдат гибли на фронте, люди жили в постоянном страхе за жизнь свою и близких, все труднее становилось с продовольствием, но все это не могло по­мешать приходу лета. Солнце светило одинаково и для побеждавших в войне, и для тех, кто терпел пораже­ние.

В этом году в школе «Томоэ» уже не устраивали ни «ночевок под открытым небом», ни веселых поездок на горячие источники Той. Стало ясно, что беззаботные дни, которые ученики «Томоэ» провели вместе, никогда больше не повторятся.

Тотто-тян только что вернулась домой из Камакуры, где она провела летние каникулы в семье дяди вместе с двоюродными сестрами. Но и там все было теперь по-ино­му. Призвали в армию одного из родственников. Он умел рассказывать такие жуткие истории о призраках, что до слез пронимало. Так что пришлось обойтись без этого развлечения. На фронт ушел и сам глава семьи, Сюдзи Тагути, известный кинорежиссер. В прошлом он побывал в Америке и любил поговорить о ней, хотя никто не мог с уверенностью отличить в его историях правду от вымысла.

После того как он был в Нью-Йорке заведующим от­делением студии документальных фильмов «Японские новости» и представителем кинокомпании «Америка Метро-ньюс» на Дальнем Востоке, дядю стали на американ­ский манер называть покороче – Сю Тагути. Он прихо­дился старшим братом папе Тотто-тян, а фамилии у них были разными, потому что папа когда-то взял фамилию матери, чтобы по японскому обычаю продолжить ее род. А так и папу прежде именовали Тагути-сан.

В кинотеатрах показывали «Битву за Рабаул» и другие хроникальные фильмы, снятые дядей, но от этого тетушке и кузинам не становилось легче. Кроме фильмов, от дяди не было никаких весточек, и они очень беспокоились за него. Военные корреспонденты, говорили они, всегда находятся на самых опасных участках, ведь они должны опережать войска, чтобы снимать их в наступлении.

Пляжи в Камакуре выглядели этим летом совсем за­брошенными. И только Ят-тян, старший сын дяди, который был примерно на год младше Тотто-тян, смешил ее. На­слушавшись новостей с фронта, он вел себя очень странно. Перед тем как лечь спать вместе с остальными детьми под сетчатым пологом от москитов, Ят-тян устраивал целый спектакль: с криком «Банзай его императорскому величе­ству!» он падал на пол, как солдат, сраженный наповал вражеской пулей. Проделывал он это довольно впечатля­юще, но каждый раз после такой сцены храбрый вояка вскакивал среди ночи с постели, словно лунатик брел на веранду, окружавшую дом с трех сторон, и скатывался с нее вниз на землю, вызывая в доме всеобщий переполох.