Сания Шавалиева - Семьдесят семь бантиков

Холодная жижа пошла в горло Брим-Бома. Он закашлялся, дернулся вверх, отчаянно замолотил руками. Дотянулся до ближайшей кочки, она ушла под воду, но удержала зимняка на плаву. Уцепиться за ветку березы, потянуть на себя.

Деревце прогнулось коромыслом.

– Давай же! – простонал охотник.

Главное, удержаться на поверхности.

И тут ему на голову прыгнула толстая жаба. Он ушел под воду с головой. Вверху пузыри, внизу темень. Взвыл от ярости и тут же хлебнул воды. Горло царапнула нить осоки. Охотник поджал колени, выпрямил спину и ухватился за березу двумя руками, вцепился зубами.

Больше он не тонул.

Когда Брим-Бом это понял, то впервые в жизни расплакался. По-настоящему, с подвыванием, как в детстве.

– Мама, ма-мо-чка!

Он поднял лицо к небу и долго глядел, вспоминая, что там живет кто-то, кто помогает, только невозможно вспомнить того, кого не знаешь. Дождь скатывался по шее. Болото, потерявшее добычу, чмокнуло с досады…

Пока Брим-Бом метался по тайге в погоне за жeлтым медведем и перламутровой лисой, его брат Борис умирал от усталости. Пришлось одному чистить клетки – иначе руководство поселка запретило бы зверинцу остаться. Обычно скудное в здешних местах солнце вдруг разгорячилось, дороги размякли, превратились в болото.

Впервые в жизни Борис с братом попали в такую глухомань: поросшие мхом деревья, горы, испещренные лишайниками пещеры. Выбрасывая отходы и мусор, Борис чувствовал себя полным дураком. «Я ненавижу этот зверинец!» – с этой мыслью он просыпался, с этой мыслью засыпал. Бредовая идея – за один вечер навести порядок. Надо пару самосвалов, чтобы вывести хлам, который накопился.

Сняв перчатки, толстяк кинул их сверху на мусор. Поцокал пипочкой умывальника – пусто. В зеркале увидел грязное, заросшее щетиной лицо, серые глаза. Побриться бы. Надо еще сходить к колодцу или на реку, чтобы напоить скотину. Как только люди здесь живут? Он вымыл руки в оленьей поилке, вытер о штаны. Пальцы онемели от холода.

Из-под вагончика с обезьянами выскочила собачонка с вялой банановой шкуркой в пасти. Борис дружески похлопал ее по спине. Собака пугливо шарахнулась, потом осторожно вернулась. Стараясь согреться собачьим теплом, Борис снова погладил ее. Собака расслабилась, банановая шкурка упала на землю. Борис подобрал ее, бросил в клетку с обезьянами. Поднялся вой, шкурка моментально разлетелась в клочья. Собака испугалась, словно обезьяны порвали не банановую шкурку, а ее.

«Теперь можно отчитаться перед братом, что обезьян покормил!» – улыбнулся Борис.

– Худые, брат, времена, – признался он собаке. – И я не знаю, что будет дальше. Пусть старшой разбирается. Кто, в конце-то концов, хозяин зверинца? Пусть сам расхлебывает.

Толстяк вернулся в вагончик. Здесь было холодно и сыро. Он запнулся о стоптанный валенок, разозлился, швырнул его через плечо. Валенок ударился о золотистую рамку с глянцевой вырезкой из журнала, отчего рамку немного перекосило. Борис поправил и протер рукавом фото огромного алмаза. Устроился на костлявом табурете, выпил остывший чай. Эх, подтопить бы чуток, да дров нет. Посмотрел в окно: над густой тайгой висел желтый свет. Он был ярким и холодным, как неоновая вывеска над магазином. Борис почувствовал себя курицей, которую для сохранности сунули в холодильник.

В этом вагончика не хватало тепла и уюта. Ни семейных фотографий, ни белоснежных кружевных салфеток, ни женского присутствия. Спустя час Борис поймал себя на мысли, что продолжает думать только об алмазе. Огромный алмаз в россыпи изумрудов – вот его единственная мечта, которая не оставляла его ни днем ни ночью…

Однажды в юности он увидел фотографию в журнале «Планета» и заболел этой мечтой. Пытался забыть – ан нет! Буровит этот алмаз мозг, спать не дает. Вроде бы успокоиться надо, ведь над фотографией заголовок: «Такого не может быть!» Молодой археолог, который предоставил фотографию, доказывал, что она подлинная. Да кто ж ему поверит? Археолог ушел в тайгу за доказательствами, да там и сгинул. Когда шумиха улеглась, об алмазе и археологе забыли.

Борис фотографию вырезал, вставил в рамочку и потащился с ней и зверинцем в эту глухомань. Потому что археолог уверял, что видел камень именно в этих местах, в одной из пещер Предуральских гор. Он даже пытался забрать камень с собой, но не сумел сдвинуть с места.

Толстяк верил, что самородок существует, он приснился ему в детстве. Единственный цветной сон в его жизни. Алмаз горел, как прожектор, и он тянулся к нему ручонками. Он обжегся и проснулся в слезах. Если найдет самородок, ни за что не прикоснется к нему голыми руками.

Борис прижался носом к стеклу. Его окружали вершины гор: одна, еще одна, выше, ниже, дальше, ближе. В какой из них его самородок? В какой стороне искать?

Именно в это время Крапива свернула к дому Бабы Яги и спряталась под большой елью. Отсюда был виден ухоженный сад, витиеватые малахитовые дорожки, розы в кадках. В глубине сада виднелся гараж из голубого кирпича. Крапива расчехлила бинокль и распласталась в траве. Увидела, как с ели на крышу дома спустилась белка, пробежалась по деревянной стене, покрытой лепниной, мозаикой, изразцами, и постучалась в стеклянную дверь. Из дома вышла Баба Яга, забрала у белки конверт, вернулась в дом. Сквозь панорамные окна были видны тяжелые люстры из горного хрусталя, розовая кожаная мебель. Крепко пахло полынью и дорогим парфюмом.

Из-за дома появился Пень Донович. С трудом удерживая тяжеленный самовар, он зычно кричал, словно торговал на базаре.

– Самовар! Чай! Бублики! Налетай!

Баба Яга устроилась в кресле на веранде. Несмотря на усталость, после утомительной долгой дороги, она была в полном порядке: яркий маникюр, стильное платье, изысканный макияж, туфельки на шпильке. Ядигида уныло смотрела в тарелку, есть почему-то не хотелось. Она разломила бублик, обмакнула в мед, но потом вновь отложила.

– Ты зачем приехала? – буркнула Ядигида.

– Фу, как некультурно ты встречаешь бабушку.

– Я тебя не встречаю, я спрашиваю. Учти, будешь наставлять меня на путь истинный – мы поссоримся. Больше лешего надоела.

Ядигида потерла воспалившуюся рану на ладони. Эта рана напоминала трезубец, и сейчас она воспалилась, вздулась фиолетовыми буграми. Плохой знак. Вестник неприятных событий. Бабушка рассказала, что Ядигида родилась с этим трезубцем на руке.

– Вот скажи, кто кроме бабушки поможет тебе заполучить бантики?

Ядигида промолчала. В этих словах была правда.

– Как же твой жених?

– Жених – потом. А сейчас давай попьем чай. Как я соскучилась по чаю из самовара! Мне снился это запах дыма из сосновых шишек. Пень Донович, помнишь, как мы сидели под синим небом и пили чай из синих чашек. Чашки еще целы?