Луиза Олкотт - Под сиренью

Улица Вязов была вся в зарослях, громадные ворота всегда были заперты, и старый дом стоял закрытым вот уже нескольких лет.

Где-то в округе были слышны голоса, ветви сирени, перебравшись через высокую стену, свисали с другой ее стороны, как будто желая сказать: "Мы могли бы поведать истинные тайны, если бы захотели", а снаружи куст мулеина пытался достать до отверстия для ключей, в которое можно было запросто заглянуть и лицезреть все, происходящее по другую сторону ворот. Если бы одним прекрасным июньским днем вдруг стало возможно вырасти бобовым стеблем и заглянуть вовнутрь, тогда бы взору открылся забавный, но довольно милый вид, отображающий как раз подходящее место для пикника или празднества.

От калитки до крыльца простиралась широкая дорожка, вымощенная ровными, гладкими плитками из черного камня, окаймленная высокими кустиками, ветви которых, по мере высоты растения, тянулись в сторону, соединяясь с ветвями соседних кустов и образуя таким образом своеобразную зеленую крышу. Все виды сорняков и неблагородных видов растений выросли меж этих стеблей, создавая чудный гобелен в своеобразной гостиной лета. Столик, опиравшийся на два бревнышка, находился посреди дороги, на нем лежала шаль, - худшее, что только можно было выдумать для скатерти, - а так же стоял изящно сервированный, миниатюрный чайный сервиз на четыре персоны. По правде говоря, можно было заметить, что чайничек остался без носика, сметанница лишилась ручки, а вот сахарница вообще без крышки оказалась, все чашки и тарелки были в большей или меньшей степени тем или иным образом разбиты или же просто с трещинами - следами, уходящими в прошлое. Но ведь вежливые, воспитанные люди бы не стали бы придавать этому никакого значения, и никто, кроме таких людей, не был приглашен на этот праздник.

По обе стороны веранды стояли стулья, и это позволяло любопытному глазу, уставившемуся в вышеупомянутое отверстие для ключей, обнаружить все прелести этого потрясающего по своей красоте вида. На стуле, находящемся с левой стороны веранды.ю лежало семь кукол, на противоположном ему стуле, с правой стороны веранды, их было шесть; и настолько разнообразны были выражения их лиц из-за надломов, возраста кукол и других несчастий, их постигших, что могло показаться, будто это больница для кукол и ее пациенты ждут как бы скорее отведать чая.

Это предположение, однако, стало бы нелепой ошибкой, поскольку при малейшем дуновении ветерка открылся бы тот факт, что все они были празднично одеты - просто немного отдыхали непосредственно пред началом празднества.

Наблюдая за этой сценой можно было бы заметить и другой интересный момент, который в полной мере озадачил бы любого, за исключением этих великосветских, хорошо знакомых с традициями, обычаями и этикетом кукол. Четырнадцатая проказница, со сделанной в Китае головой, была подвешена шеей к заржавевшему звонку посреди двери. Пружинистые ветви белой и розовой сирени попеременно покачивались подле нее, платье из желтого коленкора, богато отделанное красными фланелевыми фестонами (фестоны - зубчатая кайма по краю платья (прим. ред.), окутывало ее стройные формы, гирлянда из множества маленьких цветочков венчала блестящие кудряшки, а пара голубых сапожек ей и впрямь была под стать. От чувства, близкого по состоянию к горю или в равной степени к удивлению, могло бы замереть сердце любогот юного создания, наблюдавшего эту картину: чего ради? почему? Была ли эта блистательная кукла подвешена исключительно для того, чтобы тринадцать таких же, как она, глазели на нее? Была ли она виновна в какого-либо рода преступлении, увидев которое куклы просто опешили в безмолвном ужасе? Или она просто была идолом для обожания, подвешенным для поклонения в такой горбатой позе? Друзья мои! Все это не являлось отражением истины. Кукла была блондинкой Белиндой, поставленной, точнее сказать, подвешенной в воздухе, на почетном месте по случаю ее седьмого дня рождения, и превосходный бал был организован, чтобы отметить это грандиозное событие. Все преимущественно находились в ожидании призывов занять свои места подле праздничного стола; и настолько превосходным было воспитание этих кукол, что не было ни единого раза, чтобы глаза кого-то из четырнадцати обратились к столу (голландец Ганс потерял один глаз в виде черной четки, судя по его выражению лица). Они сидели в украшенных рядах, не сводя глаз с Белинды. Она, будучи не в состоянии скрывать гордость и радость, заставившую ее сердце чаще биться от всего происходящего, сделала случайный прыжок, когда ветер своими порывами всколыхнул ее желтого цвета юбку, а затем просто-напросто заставил ее синие сапожки выплясывать по двери. Подвешивание, повидимому, было лишено болевого эффекта, поскольку она довольно улыбалась и все выглядело так, будто красная ленточка, обвивавшая ее шею вовсе и не стягивала ее. И если замедленное удушение не причиняло ей вреда, то кому еще можно было жаловаться? Воцарилась такая волнующая и приятная тишина, которую не мог прервать даже храп Дина, верх чалмы которого был виден над покрывалом, или плач доносившийся от малышки Джейн, хотя то, что она босая остановилась на дорожке, не в силах сдвинуться с места, могло вызвать визг у любого другого ребенка.

Наконец стали слышны приближающиеся голоса и сквозь арку, ведущую к дороге, вошли две маленькие девочки: одна несла небольшой кувшинчик, а другая с высоко поднятой головой несла корзинку, накрытую полотенцем. Они были похожи на близнецов, но ими не являлись, поскольку Бэб была на год старше Бэтти, хотя при этом была всего на дюйм выше. На обеих были коленкоровые платья, сшитые, повидимому, недавно, чистые и аккуратные фартушки, надетые по случаю праздника, и серые колготки с грубыми ботиночками. Обе были круглолицые, краснощекие, довольно загорелые, с носиками, приплюснутыми, как у мопсов, с веснушками, радостными небесного цвета глазами и косами из хвостиков, свисающими вдоль спин.

- Разве они не милашки? - воскликнула Бэб с материнской гордостью в голосе, не отводя глаз от ряда кукол с левой стороны, которые, по всей видимости пели в хоре "Нас семеро".

- Очень мило, но моя Белинда затмит их всех. Я считаю ее самой великолепной из когда-либо существовавших! - Бэтти оставила корзинку, чтобы обнять подвешенную дорогую ей виновницу торжества, брыкавшуюся ножками с радостным самозабвением.

- Пирог может остыть, пока все займут свои места. Восхитительно пахнет, аж слюнки потекли! - сказала Бэб, поднимая полотенце, воздушно обволакивающее корзинку с пирогом, чтобы сохранить тепло внутри, и с таким увлечением рассматривая маленький кругленький каравай, лежавший там, что просто не могла отвести от него глаз.