Галина Демыкина - Ч. Ю.

— Витька, ты хороший человек? — неожиданно спрашивает Лида, закапывая ноги в песок. (Они отдыхают, обсыхают на солнышке перед новым заплывом.)

— Есть сомнения?

— Нет… не знаю. Не пойму. Ты забавный, красивый…

— Благодарю.

— Думаю, что очень способный, а вот основа, стержень… Есть они?

— Лида, дай осознать. Я не задумывался так серьезно о себе любимом.

— Ну, осознай.

— Тотчас же?

Лида молча пожимает плечами — мне, мол, безразлично, перебьюсь. Или еще одно значение: если для тебя это тяжелая задача, прости великодушно.

Ни с Аликом, ни с Женей, ни с Мишей она так не обращается. Виктору хочется равенства:

— Я, Лидочка, не совсем понимаю, что ты вкладываешь в слово «стержень».

— Ну, если попроще, то я прикидываю так: чем станет человек в тяжелую для него и для меня минуту. В опасную. Куда рванется — ко мне или от меня?

— Навязший в зубах вопрос: «Можно ли с ним пойти в разведку»?

— Хм, знаешь, Витька, любую истину можно заключить в банальные слова, вроде бы убить ее. Но зачем? Послушай, вот о чем я говорю: существуют ли для нас с тобой уважаемые истины и какие именно?!

— А для Даши?!

— С Дашей я дружу со школы, понятно? Это почти родство.

— Ты будто оправдываешься.

— Ну, допустим. Да. Меня там не все устраивает.

— И я тебя «там» не устраиваю?

— Я об этом не думала.

— А я полагал, что весь наш этакий… ну… полуголый разговор затеян ради спасения Даши. А что до истин — то я люблю маму.

У Виктора отработана гримаса простачка. Кто поймет буквально — хорошо. А для тех, кто поумнее, есть в этой масочке призыв посмеяться вместе!

Лида — из «поумнее». Она тряхнула головой:

— Ты, Витька, очень обаятельно придуриваешься. Поплыли?

Лида плавает прекрасно. Белые, не золотистые, а какие-то зеленоватые, как подсохшая трава, волосы не покрыты и блестят. Хорошо, хорошо, просто отлично, что он, Виктор, не влюбился в Лиду: душу бы из него вытрясла!

С озера возвращаются медленно. День, собственно, прошел. Запасы съедены. В кино опоздали. Солнышко ушло вниз, уже не за деревья, а за кусты.

— Сняли небось наш гамак, — говорит практичная Ася.

— Если только вместе с профессором, — отзывается Виктор.

— Он, наверное, ушел. Ну и пусть.

— Не ушел!

Миша Романов идет рядом с Дашей. Он читает стихи, которые не вошли в книжку.

Даша слушает очень серьезно, так что Виктору, дабы обратить на себя внимание, остается только раскрыть перочинный ножик, попридержать его за острый конец, а потом ловко кинуть в сосну. Оп! Вонзился, задрожал. Пошли дальше. Оп! Опять вонзился!

Миша обернулся к нему, поглядел внимательно, а дочитав, спросил:

— Виктор, а ты сам не пишешь?

— Я тут прочел в «Литературке», — вздохнул Виктор, — что одного поэта перевели в драматурги. Потому что каждое его стихотворение было подлинной трагедией для слушателей. Прочитал и раздумал.

Романов не обиделся. В сиянии своей выходящей книги, уравновесившись ею, он только пожал плечами: твое, мол, дело. И Виктор сам понял; дерзит, как маленький. Романов же, закрепляя свою победу, спросил:

— Ты, говорят, в медики хочешь податься? Я бы на твоем месте — на журналистский в МГУ.

Виктор строго ответил:

— Потом не устроишься. А у меня — видишь? — семья.

— Ты-то не устроишься? Да ты на первом курсе сможешь подрабатывать. Репортажи, интервью…

— «Разрешите вас проинтервьюировать», да?

Пока Миша давал взрослые и дельные советы (Даша взвешивала молча), а он, Виктор, болтал всякий вздор (и снова Даша взвешивала), он вдруг будто прозрел: боже мой! Как это он дал втянуть себя в этот нудный серьезный тон, он, мастер юмора и абсурда?! И он натянул вожжи, сворачивая в родную колею, и сразу повело, само повело:

— Хорошо тебе — третий курс, книжка, слава, деньги. — Голос у Виктора сам собой зазвучал подкупающе-искренне.

— Не в этом дело, — презрительно хмыкнул Миша (Виктор и так знал, что не в этом).

— Легко говорить, когда есть. А человек вот имеет мечту: велосипед. И не может. С моторчиком. И не в силах.

Миша не ответил. Молча шли трое, не нагоняя остальных: красавица Даша, удачливый поэт Романов и Виктор — обладатель неосуществимой мечты. Не выдержала Даша:

— Миш, одолжи Витьке! Прямо сердце надрывается, как он несчастлив.

Романов замялся, потом, оценив, видимо, ситуацию, сказал что-то вроде «подумаю».

— Нет, Миша, спасибо, но это невозможно. Я быстро отдать не смог бы…

— Не имеет значения, — внятней проговорил поэт. (А Даша снова взвешивает. О господи, глазищи так и переходят с одного на другого!)

— Миша, ведь мы не были друзьями. Мне просто очень нравится то, что ты пишешь. Я не могу принять такую жертву.

— Жертву? Поверьте, ребята (это Виктор и Даша — ребята!), мне не бывает жалко денег. Мне жаль только времени, если оно идет как пустая порода. Витька, черт с тобой, бери эти деньги (и поймал на лету восхищенную Дашину улыбку) и вернешь, когда сможешь, ясно?

— Ну, спасибо. Я дам тебе покататься. — И Виктор театрально поднял руку: — Клянусь, что не позволю себе купить какое-нибудь барахло!

Виктор тряхнул головой: он снова почувствовал себя более сильным. Почему? Да, верно, потому, что Романов был искренним, а он прикидывался, играл свой маленький спектакль, не тратя душевных сил.

Он огляделся: где-то рядом была поляна. Нужно было не опоздать к тому моменту, когда нога профессора Ниф-Нифа коснется земли.

Виктор подбежал к поляне первым и остановился за кустом.

В поредевшем и похолодавшем воздухе гамак раскачивался, как колыбелька. В ней метался и сдавленно стонал довольно плотный младенец. Когда послышались приближающиеся голоса, младенец затих. Притворился спящим.

— Боже, он еще спит! — удивилась простодушная Ася.

— Ну и сон!

— Вот это нервы!

Все, смеясь, подошли ближе.

— Смотрите, смотрите: его хотели похитить! Связали веревками!

— Тише, остряки!

— Хорошо, что человек спал, — прочувствованно сказал Виктор и карманным ножиком обрезал узел.

У профессора было красное лицо, углы губ опустились. Он раскрыл глаза и в упор, ненавидяще глянул на Виктора. Потом неуклюже вылез из гамака и вдруг резко повернулся, пошел по тропе, скрылся за елками и березами. Только сучки еще некоторое время трещали. Было ясно, что возвращаться он не намерен.

— Чего он? — пожал плечами Виктор.

Он был чуть-чуть обескуражен и даже смущен: пожалуй, впервой они с Ниф-Нифом отлично поняли друг друга. Да и обаяние счастливого дня рассеялось. Возвращались деловито, без шуток, будто веселый источник вдруг исчерпался.

…Вечером профессор не позвонил. На другой день — тоже. Ася плакала.

— Дурочка, — утешал Виктор. — Должна радоваться, что тебе не достался такой муж. Ну, ушли купаться без него — дело какое! Ишь разобиделся! Никакого Ч. Ю. Никакого!