Галина Демыкина - Ч. Ю.

Голос ее был звенящ и скорее требователен, чем просителен.

Она подошла к зеркалу, стала расчесывать рыжевато-седые свои, очень густые волосы. Она не журила за четверку: мол, биологию можно было выучить! Не спрашивала, когда будут результаты. И вообще не говорила с Виктором. Дело было не в нем. Сейчас дело было в том, чтобы хорошо расчесать волосы, аккуратно заплести их в толстую косу.

— Ма, ты хотя бы не прикалывай ее, спусти жгутом, и все.

— Да, да! Благодарю.

И заколола, как всегда. Теперь дело было в платье — выбрать, погладить. Все очень медленно. Зазвонил телефон. Мама схватила трубку.

— Да, але. А, пожалуйста.

Звонила Лида.

— Как Алик? Неизвестно? Ну ладно. Пока. Да, что у тебя? Это хорошо — четыре? Ну, поглядим.

Маме нужно было так же медленно надеть туфли, накрасить губы, надушить щеки и шею.

— Мам, ты надолго?

— Нет.

— А далеко ли, чтобы не спросить «куда»?

— Недалеко.

Опять зазвонил телефон. Опять мама рванулась. Это был Алик:

— Ну что, старик?

— Четыре.

— И у меня.

— Проехали мимо?

— Не знаю, Витька. Они говорят, списки принятых будут послезавтра.

Голос у Алика был непривычно звонкий и какой-то слишком уж веселый. Можно ли так волноваться? Можно ли быть так нараспашку? Разве он, Виктор, не волнуется, а вот держится ведь.

Из зеркала на Виктора глядел похудевший и заметно подурневший паренек с глазами в темных кругах.

А мама тем временем явилась из ванной комнаты в красивом платье и немного даже похорошевшая. Только вся отстраненная.

— Мне не звонили?

— Нет.

— Ну, я побежала.

Она рассеянно поцеловала Виктора в щеку. Едва дотянулась и даже не заметила, что он не наклонился. Что с ней такое? И как только закрылась за ней дверь и ее каблуки простучали по лесенке, раздался, звонок. Знакомый, но забытый мужской голос спрашивал маму. Он спрашивал так:

— Мама дома?

— Мамы дома нет, — в тон ответил Виктор. И вдруг рассмеялся: весь этот разговор уже был, и вся гамма ощущений тоже — обида, что с ним не поздоровались, желание не показать ее и все же чуть задеть ответом. А теперь еще легкое злорадство: ты вот звонишь, а мамы нет, придется беседовать со мной.

— Ты чего там смеешься, Витька?

— Я вас узнал. Как говорится: «Маска, маска, я вас знаю».

— Ты бы мог узнать и раньше.

— Как?

— А вот эдак…

— Я плохо различаю голоса.

— Ничего. В общем, поцелуй маму и поздравь.

— С чем?

— Со студентом-сыном.

— ?

— Приветствую, коллега.

Трубка выдавала теперь частые гудки. Виктор положил ее на тахту и сам сел возле.

Так вот на кого он был похож, тот, в комиссии. Нужноватый. Вот тебе и Угреватый. Бесноватый. Дурковатый. Человек, в котором материализовалась его, Витькина, судьба.

Он прошелся по комнате. Хм! Шустроватый! Положил трубку на рычаг. Чутковатый! Тепловатый! А мама-то какова? Ведь она знала, конечно. Да что там «знала». Это ее рук дело! И с ним, с этим Доброватым, она говорила, когда вернулся Виктор с экзамена. Да он, похоже, председатель экзаменационной комиссии, этот Хитроватый. Этот «он». Этот герой романа. За его, Виктора, спиной разыгралась великодушная и трогательная история. Вперед, мальчик! Ты не идиот, нет! Но ты бы мог быть им, результат был бы тот же! Дело не в тебе. Мог бы не зубрить и не волноваться — тебя бы взяли и так. Тебя немного околпачили, но и вознесли. Дорога открыта. Учись! Работай! Дерзай! И не теряй чувства юмора, Ч. Ю. не теряй, вот что!

Счастливый студент-сын зажал голову руками, нагнул ее к коленям и вдруг с удивлением услышал, что из его горла рвется какой-то странный, зажатый писк: «Ммм… ммм… Тупица! Тупица! Придурок! Разве могло быть такое с кем-нибудь другим? Алик?.. Или Миша Романов? Можно себе представить Романова в роли статиста, подставного лица, идиота, за спиной которого решают его судьбу?!» Обида вытеснила все прочие чувства: уж очень он за это время успел поверить в себя — в свои способности, в свою удачу.

Он шагал, шагал по комнате и вынашивал мстительные планы: назло устроиться работать грузчиком и не являться в институт — дескать, занят, работаю; или нет — проболтаться первое полугодие и засыпаться на первой же сессии; или еще — уехать в другой город…

Виктор потянулся к телефону сказать Даше, что принят. Но откуда бы он мог узнать? И отвел руку. Нет, не тот случай.

К приходу мамы Виктор поостыл. И немного одумался, отрезвел. А чего, собственно? Будто он не знает слова «блат». Его приняли по блату. Вот и все. Только лучше бы взяли деньгами, а не матерью. Впрочем, это ее дело. Он так и сказал:

— Твое дело.

— А собственно, на что ты мог рассчитывать! — взорвалась мама. — Ты меня вынудил. А уж теперь будет дело твое . Заленишься — вышибут. Я пальцем о палец не ударю.

— Ударишь!

— Ты что? Что за тон?

— Тон баловня, маменькиного сынка.

— В мое время сказали бы — Митрофанушки.

— А в мое время Фонвизина не читают.

— Чего ты бесишься, Виктор?

— Честно? Мне не нравится этот… как его?.. Брюховатый.

— Почему?

— А тебе нравится?

— Нет, Виктор. Мне нравится другой человек.

— О господи!

— Ты, Витька, теперь взрослый, студент. Я считаю свои заботы о тебе конченными. Понятно? Нет, нет, материально помогать и все такое — это конечно. Я говорю о душевных заботах.

— Мама, ты закружишься в вихре личной жизни, да? Как все равно Аська?

— Сын, я ведь с тобой серьезно говорю. Мне действительно нравится один человек, который, возможно, вовсе не понравится тебе и покажется глубоким стариком. Но я хочу сказать, что этой стороны моей жизни я прошу тебя не касаться. Я не Ася. Тебе ясно все?

— Нет, ма.

— Ну?

— А как же Греховатый? Он ведь грех на душу взял.

— Виктор, я очень уважаю Василия Ивановича.

— Он Василь Иваныч! Ха-ха-ха! — завопил Виктор.

— Я очень уважаю этого человека, — строго оборвала мама. — Его фамилия Вихроватый. И прошу тебя тоже отнестись к нему с уважением.

— И сочувствием, да?

— Почему?

— Ты ведь оставила его с носом.

Мама хотела сохранить серьезность, но улыбка чуть проступила в уголках губ. А как же! Она не была бы матерью Виктора, если бы делала из всего трагедию. Но все же она сказала:

— Он был другом твоего отца.

И Виктор не был бы Виктором, если бы хоть полсловом напомнил сейчас, что отец такого дара не принял бы никогда.

Они разогрели чай, мама достала из сумочки коробку конфет — отличный шоколадный набор, явно дареный. Они выбрали по конфетке (какая лучше?), и Виктор поднес свою конфету к маминой:

— Ваше счастье, мадам.

Мама наклонила голову:

— И ваше!

Инцидент исчерпался сам собой.

— Как ты полагаешь, мам, человек по природе альтруистичен?

Мама собирается на работу — в эту неделю у нее утренняя смена. Пригладила волосы, поправила воротничок — считает, что перед детьми надо быть «в форме». И собралась, между прочим, слишком рано: этакая стариковская обязательность.