Аско Мартинхеймо - «Мастерский выстрел» и другие рассказы

Паси знал, с кого они могут взять пример. Они ведь тоже не раз смотрели вестерны, как и он с отцом. На изуверство способен и слабак, если чувствует поддержку толпы и уверен в своей безнаказанности, но такая уверенность возникает у него лишь на миг.

И в этот миг не стоит сопротивляться. Поэтому Паси и бровью не повел, когда Яапи захватил его волосы. Нож сверкнул перед глазами. Но неожиданно Яапи разжал руку. Он наверняка что-то почувствовал, наверняка хотел, чтобы решение принадлежало ему. Прищурив глаза, смотрел он на Паси. И вдруг приказал:

— Сними сапоги.

— Зачем? — осмелился спросить Паси.

— Место, на котором ты стоишь, священно! Соображаешь ли ты, падаль, что топчешь этими подметками нашу улицу? Сними сапоги и можешь убираться.

Паси подчинился. Сперва он снял правый сапог, затем левый. Из-под стельки выглядывал угол пачки купюр, но уже сгустились сумерки и никто ничего не заметил. Или все же Элина заметила? Выражение ее лица как-то изменилось. Но может быть, Паси это только показалось.

Держа сапоги в руках, сопровождаемый раскатистым смехом парней Яапи, Паси бежал до самого конца улицы. Сперва снег сквозь носки немного обжигал подошвы, затем он уже ничего не чувствовал. На углу Набережной и Тууликату Паси натянул выстудившиеся сапоги на замерзшие ноги. Ступней он не ощущал. Словно шел не по земле, а сантиметрах в десяти над нею.

В окно первого дома на Набережной Паси мимоходом увидел экран телевизора. У индейцев был праздник, они скакали на пестрых пони туда-сюда и стреляли в воздух.

Паси пришел домой, когда фильм уже кончался. Отец был явно не в духе. Он не любил смотреть вестерны в одиночестве. Ему надо было все время, пока шел фильм, обмениваться с кем-нибудь впечатлениями.

— Где ты так задержался?

— Встретил пару приятелей.

— А деньги?

— В ящике. Я уже положил их туда. Досматривать конец фильма не имело смысла, но ради отца Паси сел на диван и уставился на экран.

— Почему у индейцев был обычай охотиться скальпами? — спросил Паси.

— У индейцев? Нет, этому их научили белые!

Заметив, что Паси изумился, отец подтвердил:

— Да, именно так оно и было.

— Зачем же белым…

— Из-за денег, сынок, из-за денег. Правительственные чиновники штатов платили по двадцать пять долларов за скальп индейца. Представляешь?

Конечно, ради денег. Паси отбросил волосы со лба. Ему повезло, с него-то скальп не сняли. Но вот не отморозил ли он ступни? Пальцы ног уже стали обретать чувствительность. В них появилась ноющая боль и пощипывание. На сей раз все, видимо, обошлось.

И как только можно было называть это место парком! Беспорядочно заросшая деревьями и кустами, заваленная упавшими стволами и камнями скалистая возвышенность посреди города, оставшаяся почему-то незастроенной. Тропинки и колеи, проложенные мотоциклами вдоль и поперек. Тут и там несколько засыхающих деревьев… Это было место игр маленьких мальчишек, здесь прятались алкоголики, среди кустарников находили себе укрытие влюбленные. Между скал в расселинах было полно всякой дряни: старые покрышки, металлолом, банки из-под пива, пакеты из-под молока, полиэтиленовые рваные сумки, бутылки — целые и битые…

Все всегда называли это место Пиккумется. И Яапи, не задумываясь, тоже всегда называл его так. Но сейчас глядел по сторонам, будто видел все это впервые: ничего похожего на настоящий лес.

Он оглянулся. Элины не было видно. Неужто не пришла? Испугалась, что ли? Но чего? Откуда-то снизу послышался крик.

— Яапи! Где ты?

— Здесь!

— Чего ты в кусты забрался?

Яапи не ответил. Пусть поднимается сюда. Он присел на камень в ожидании. Он не спешил. И Аарне никогда не торопился, однако же успевал выполнить всю работу, какую следовало. И еще оставалось время на быт, как он выражался. Позади слышалось похрустывание осколков стекла под ногами. Элина. Ее кожаная куртка шуршала. Где-то сиротливо посвистывала птичка.

— Ну, что тут случилось?

— Садись сюда.

— Сюда?

— Сиди и слушай.

— Что?

— Слушай и перестань задавать вопросы, что да что…

— Что я должна слушать? — произнесла Элина странным приглушенным голосом, словно чего-то боялась. Она села на камень напротив Яапи и ждала. Яапи подумал: поймет ли? Еще, пожалуй, сочтет чудаком.

— Ну, что слушать? — спросила Элина. — Рассказывай.

— Этот гул. Уличное движение. Машины мчатся по улицам туда и обратно. С утра до вечера все тот же гул. Мы так к этому привыкли, что даже не замечаем.

— Ну да, а чего тут замечать?

Яапи набрал воздуха в легкие. Во рту словно привкус выхлопного газа. Стоит ли рассказывать Элине? Она ведь такая: поди знай, как отнесется. Но уж если рассказывать, то только ей. Рооки ни в коем случае, и Ретку тоже. Им лишь бы понасмехаться. Скалят зубы был бы предлог, пусть даже самый чепуховый. Элина выжидающе смотрела на Яапи. А он обдумывал, как начать…

— Я ощутил это в первую ночь в Кюнсиниеми. Я думал…

— В Кюнсиниеми? Где это?

— В Финляндии. Километров двести вон в ту сторону. Затем километров пятьдесят автобусом и последний отрезок — на лошади. Только плыть не пришлось хотя там в одном месте был даже паром.

— На лошади?

— У Аарне нет машины. Он приехал за мной к автобусу, на остановку, в телеге, запряженной лошадью.

— Ты, значит, ездил в деревню. А я думала, ты разозлился на меня за что-то и поэтому исчез с горизонта. Почему ты мне не сказал?

— Я не знал заранее. Поехал как-то неожиданно.

Элина явно заинтересовалась, но была очень сдержанна. Она просто спросила, кто такой Аарне. И Яапи рассказал. Приятно было рассказывать, разматывать весь моток четырех недель. Он удивился, что запомнил так много подробностей, мелких деталей, и вещей, и местных названий. Сколько у Аарне было леса и засеянных полей, сколько пшеницы, овса и сколько наделов под сенокосными травами. Все он помнил. Он не забыл и коров Хельки, яловых телок и бычков, ее овец, кур и даже кошку. Он перечислял их, словно по книге. И Элина слушала. И не перебивала, как это бывало обычно. Когда он кончил, она сказала, чуть погодя:

— Ты же собирался рассказать, что почувствовал там в первую ночь.

Первая ночь в Кюнсиниеми! Яапи закрыл глаза. Про ночь-то он как раз ничего и не помнил. Он спал без уставший до полусмерти от дороги — на поезде, памяти в телеге, — дороги, казавшейся безумным в автобусе было удивительным. Он проснулся в четыре часа утра от… тишины!

— Святая правда. Ни звука. До тех пор, пока я не открыл окно. Лес рос впритык к дому. Настоящий лес, а не такой вот жалкий. Он не шелестел, а издавал какой-то странный звук, будто кто-то беспрерывно втягивал воздух сквозь зубы. Потом где-то совсем близко долго щебетала какая-то птица. Я прислушивался, пока снова не уснул.