Яков Ершов - Витя Коробков - пионер, партизан

— Я бы удрал, — сверкнул зелеными глазами Славка. — Через стену, по-за могилами, да и в горы!

— Не хвастай, Славка! — оборвал его Витя. — Удрал… Руки-то у них, наверно, связаны были.

Они долго стоят, всматриваясь в полустертые буквы на врезанной в ракушечник пластинке, позабыв, зачем пришли на кладбище.

— А я, кажется, одного из них знаю, — говорит вдруг Славка.

— Что? — не понял Витя.

— Знаю, говорю, одного из них.

— Они же умерли, что ты!

— Ну, эти умерли, а я про другого говорю. Тоже комиссар. В гражданскую тут, в Крыму, воевал. Мне про него тетка рассказывала. Да он и сам к нам заходил.

— Да ну?

— Право слово.

— Дай честное пионерское!

— Честное пионерское! Говорят, — продолжает Славка, — у комиссаров этих беляки все допытывались, чтоб они военную тайну выдали. А они молчали и ничего не выдали. Их каленым железом пытали. А они все равно не выдали… Я бы тоже не выдал, — добавил он неожиданно.

— И я, — сказал Витя.

— У них клятва, наверно, была тайну хранить; потому они так твердо стояли, — решил Славка. — Без клятвы трудно, когда пытают.

Ребята снова несколько мгновений молчат, задумавшись. Тишина, безлюдье, ощущение, что они близко соприкоснулись с трудным, но славным прошлым своего города, своей страны, — все это глубоко взволновало их. Витя порывисто повернулся к другу:

— Славка, давай и мы!

— Чего?

— Поклянемся никогда не трусить, всегда дружить и выручать товарища из беды. И не сдаваться врагу никогда, ни за что — как эти большевики и комиссары. Клянешься?

— Клянусь, — тихо и торжественно произнес Славка, и в груди у него похолодело.

— Давай руку, — так же тихо и строго оказал Витя. Мальчики взялись за руки и подняли их вверх. Так стояли они с минуту, вытянувшись, устремив глаза на тускло поблескивающую табличку.

…Выскочив на вершину горы, Витя и Славка тотчас увидели «противника». Их одноклассник Аркашка Мирханов лежал в неглубоком рву с пулеметом, сделанным из трещотки. Рядом двоюродный братишка Вити — Шурик Воробьев храбро размахивал деревянной саблей.

— Ложись, — прошептал Витя. — Они не видят. Ползем по-пластунски!

Ползли долго, царапая лицо, руки, босые ноги. Когда до «противника» оставалось шагов двадцать, вскочили и с криком «ура» кинулись в ров.

— Сдавайтесь! Клади оружие!

В один миг отобрали пулемет у растерявшегося Аркашки. Шурик отдал саблю сам.

— Это не по правилам, не по правилам! — вопил разгоряченный Аркашка. — Мы ждем вас с моря! Я не согласен так играть. Давайте обратно пулемет!

— Ишь ты! Это трофей, — возмутился Витя. — И не кричи. Все было как надо. Мы не виноваты, что вы наблюдателя не выставили, сидели тут, ворон считали.

— Не дам! — крикнул запальчиво Аркашка и схватился за «пулемет».

Славка потянул трофей к себе, что-то треснуло, и одна половина пулемета оказалась в руках Славки, другая — у Аркашки. Оба полетели на землю.

— Ах так, ломать! — Аркашка вскочил разъяренный и изо всех сил швырнул палкой в Славку. Но удар пришелся по Вите — он заслонил еще не поднявшегося с земли друга.

Витя сжал кулаки:

— Лежачего бить?!

Он бросился за Аркашкой, но тот уже удирал со всех ног — только песок брызгал из-под проворных пяток. Витя остановился, сунул в рот два пальца, пронзительно засвистел.

— Погоди, Коробчик, поймаю тебя на узенькой тропиночке, — грозился Аркашка издалека, размазывая слезы на щеках.

— Не пугай, Не страшно, Аркашка-таракашка! — насмешливо откликнулся Витя. И, обернувшись к Славке, оказал: — Правда наша. Забирай трофей, пошли.

Весь август стояла немыслимая жара. Листья на деревьях пожелтели и свернулись. Асфальт на набережной расплавлялся так, что по нему невозможно было пройти, не оставив отпечатков. Только в море люди спасались от нестерпимого зноя.

В последних числах месяца подул ветер, потянул из-за гор целые полчища темных дождевых облаков. Они долго ходили над морем и, наконец, зацепившись за плоскую вершину Лысой горы, разразились неудержимым ливнем. Вскоре тот же ветер разметал остатки туч, выглянуло солнце, и природа ожила, засверкала многообразием красок. Переливались драгоценными изумрудами виноградные гроздья на горных склонах, весело шумели тополи посвежевшей листвой. Днем солнце припекало. Легкие испарения поднимались от выброшенной прибоем на берег морской травы, от влажной почвы. Быстрокрылые стрижи, словно черные молнии, носились у самой земли и стрелой взмывали вверх, будто одурманенные ее пряными запахами. За день ручьи и лужи подсыхали, а ночью опять выпадал дождь, гремел гром, и живительная влага снова освежала все кругом.

В один из таких дней Витя уговорил отца отправиться на прогулку в лесничество. Они давно собирались побывать там. Но все откладывали: Михаил Иванович последнее время был очень занят. Сегодня за многие недели выдался свободный день, и Витя постарался им воспользоваться.

Они медленно шли по городу, наслаждаясь прогулкой. Михаил Иванович рассказывал о лесничестве, о том, чего стоило вырастить здесь лес, с каким трудом приживались деревья на каменистой почве:.

Человек всегда стремился украсить землю, на которой он живет, говорил Михаил Иванович. Не однажды и жители Феодосии пытались оживить бесплодные горы, окружающие город. Впервые такая попытка была сделана почти сто лет назад. Сотни саженцев были высажены на склонах горных балок. Но они не прижились. И опять — правда, много лет спустя — люди насадили в горах лес. Весной многие саженцы дали лист. Но им не хватало влаги: в этих горах нет даже родников. Им не хватало пищи: под верхним слоем почвы лежит плотный известняк. И все-таки люди добились своего: теперь здесь шумит листвой густая роща, растут дуб и орех, клен и ясень, белая акация и сосна, рябина и карагач.

Витя не раз бывал в лесничестве, поднимался по узким затененным тропинкам, спускался в поросшие ветвистым кустарником овраги. Особенно хорошо бывало здесь ранней весной, когда ярко зеленели травы и междулесье пестрело цветистым ковром.

— Славная роща теперь у нашего города, — оказал Михаил Иванович, останавливаясь передохнуть. — А ведь сколько еще пустой земли вокруг. Но дойдут руки и до нее. И на ней зашумят леса.

Дорога, петляя между оврагами, бежала вверх, в гору. Отсюда был уже виден весь город: прекрасные здания санаториев на набережной, белые домики, обступившие со всех сторон широкую бухту. Древним стражем высились у берега моря освещенные лучами заходящего солнца полуразрушенные башни старой крепости. В порту, разгружая прибывшие пароходы, медленно взмахивали длинными стрелами высокие краны. А дальше, за волнорезом, тихое и спокойное, лежало позолоченное солнцем море. Чудесное чувство бескрайнего простора охватило Витю. Не отрываясь, смотрел он на море, светло-зеленое у берегов, темно-синее на глубине, пламенеющее там, где падал на него луч солнца.