Анвер Бикчентаев - Прощайте, серебристые дожди...

На поляну вышел Верзила, бывший полицай из Холминок. Его фигура выросла неожиданно, как призрак среди ночи. Верзила шел, сильно припадая на одну ногу. Лицо его было в ссадинах, на лбу запеклась черная кровь. Он подошел к командиру и начал докладывать, стараясь держаться прямо:

— Я бежал вслед за начальником штаба и Отто. — Он говорил с большим трудом, время от времени выплевывая кровь: — А тут взрыв. После взрыва я искал их, но нигде не нашел. Наверно, взрывной волной унесло. Ночью я вернулся к мосту, думал, хоть что-нибудь…

Он покачнулся и неожиданно рухнул наземь. К нему бросились дядя Ваня и Микола Федорович.

Через час Микола Федорович вернулся к Азату очень расстроенный.

— Его не стало, — проговорил Микола Федорович прерывающимся голосом.

А потом, путая русскую речь с украинской, повел страстный разговор. Очевидно, он волновался, как никогда. Считал себя кругом виноватым.

— Ты прости меня, — говорил он Азату. — Я був за старшого. Хи ба ж ты побежал, не послушался команды? Хотел им помочь, да? Усих простят, а меня не…. Чи вернешься в строй, чи нет…

«Я сам виноват, — подумал Азат, — не надо было выбегать из укрытия».

Микола Федорович, точно догадываясь о том, что хотел сказать его друг, замотал головой:

— Все мы выскочили. Это и понятно. Но один ты был контужен. Со мной вот ничего не случилось…

Прошел еще один день. Затихли шаги. Умолкли голоса. Азату не спалось. Он чувствовал себя лучше и уже мог двигать руками и ногами. Ему даже удалось сделать несколько самостоятельных шагов.

Он долго прислушивался к ночным звукам.

Стонали раненые. Кто-то хрипло всхлипывал, кто-то сонно звал к себе.

Из рассказов партизан Азат уже знал, что эсэсовский полк вместе с остатками гарнизонов двое суток преследовал отряд. Лишь вчера от них оторвались, и первую ночь партизаны спали спокойно.

Возле догорающего костра сидели командир отряда Оксана Белокурая и дядя Ваня.

— Перед наступлением на Красный мост я получила письмо от бабушки, — говорила Оксана. — Умоляет меня беречься дурного глаза и лихого человека. Бедная, она и не представляет себе, сколько на войне лихих людей… Даже прислала заговор, чтобы кровь останавливать при ранении… «Шла бабка по речке, вела быка по нитке, нитка-то оборвалась, кровь-то унялась…» Вот такая она у меня, старая и наивная. Если бы она знала, что такое бой!

«Почему она вдруг вспомнила бабкино письмо и смешные заговоры? — спросил себя Азат. — Может, хочет отвлечься? Три дня назад она потеряла таких людей… Она же тоскует».

Азат заткнул уши, чтобы не слышать, о чём ещё они будут говорить…

Отряд готовился к продолжению марша. Улучив свободную минуту, прибежал Мишка-поварёнок.

— Ну как дела? — спросил он заботливо. — Меня Микола Фёдорович послал за тобой.

— Сам видишь. Уже хожу.

— Немного хромаешь, это ничего. Легко отделался, значит, повезло. — И, внезапно понизив голос, оглядываясь во все стороны, словно заговорщик, прошептал: — Пошли, что ли? Микола Фёдорович без тебя не велел вертаться. Он тебе место в телеге приготовил.

— Иди. Я вас догоню…

Уже отбежав порядочное расстояние, Мишка вернулся ещё раз.

— Совсем забыл, — сказал он радостным голосом, — поздравляю тебя с повышением в чине! Дядя Ваня так и сказал: «Наша мальчишечья гвардия заслужила очередное воинское звание!» Война продолжается, товарищ ефрейтор!

Азат и сам не знал, почему он не двинулся вместе со всем отрядом. Вот последний человек скрылся в чаще, Оксана. Белокурая неподвижно стояла, пока вокруг неё сновали люди, а потом, когда поляна опустела, сиротливо присела на пень и, закрыв лицо руками, заплакала навзрыд.

Азат растерялся. Он не верил своим глазам и ушам. Командир плачет?! И сразу же подумал: ведь она потеряла в бою самых близких людей. Он осудил её и… простил. Простил по-мальчишески, до конца.

Ещё не отдавая себе отчёта в том, что совершит в следующий миг, Азат подошёл к своему командиру и, запинаясь и смущаясь, проговорил:

— Я теперь никогда не уйду из вашего штаба. Что бы ни случилось. Только вы не плачьте, ладно?

Оксана никак не ожидала увидеть возле себя Азата. Она испуганно взглянула на него.

Мальчишеское сердце — мужское сердце. Почти мужское.

— Теперь есть, кому вас защищать! — заявил он твёрдо.

На какое-то мгновение ему почудилось, что Оксана Белокурая улыбнулась сквозь слёзы. Но он постарался не обидеться на неё, потому что в этот миг он стоял выше всяких обид.

Знакомо ли тебе гнетущее безмолвие? Внезапно среди ночи, ежели ты один на посту, а то и поближе к рассвету, что ещё хуже, мёртвой хваткой берёт тебя тишина, давя на грудь, словно каменная глыба, заставляя почти что задыхаться.

В такой миг всё твоё существо охватывает паника, будто ты остался один во всей вселенной. Первое твоё побуждение — затаиться, стать тенью, незаметным призраком…

Азат Байгужин долго и пытливо прислушивался к ночи, бережно прижимая к себе карабин. «Что касается ночных привидений, то с ними как-нибудь справимся, — шепчет он, облизывая сухие губы. — Но куда хуже лесные ведьмы, ежели они к тому же на двух ногах…»

Враг мог появиться со всех сторон и в любом обличье, даже в образе ведьмы. На войне ничего невозможного нет.

Никто не приказывал ему охранять пустующий шалаш командира. Он сам напросился в часовые. Пусть шалаш — временный командный пункт, для Азата Байгужнна это никакого значения не имеет, для него, давшего клятву ни за что, ни при каких обстоятельствах не оставлять в беде Оксану Белокурую…

Такое же вот полное одиночество он однажды ощутил после контузии, там, возле Красного моста… До боли в ушах Азат Байгужин прислушивается к ночи. Может, кто окликнет его? Может, раздастся стон? Может, донесётся шорох травы под чьими-то шагами?

Нет, ни звука! Словно всё вокруг вымерло.

Стоило, однако, чуть-чуть поредеть предрассветным сумеркам, как Азат стал над собой потешаться:

— Ха! Зуб на зуб не попадает? Перетрусил по всем статьям, а? Ты, брат, видно, не из храброго десятка!

Безмолвие — оно существует лишь в твоём воображении, а лес, между прочим, никогда не замирает…

Рано-рано поутру, хотя даже слабенький ветерок не шелохнёт листочек, не пошевелит веточку, и всё же стоит настойчиво, до боли в ушах прислушаться, как до тебя донесётся робкое гудение, тихий стрекот и звон, а то и таинственный шорох.

Лесной бог, ежели он существует на самом деле, не смыкает глаз круглые сутки, не давая никому покоя вроде старшины отряда. Дело его такое — поддерживать бдение!

В эту ночь к пустующему командирскому шалашу подошёл лишь старшина Сундуков. Он ещё раз — который по счёту! — напомнил юному партизану, что случайный шорох — не шорох, нечаянный вздох — не вздох, неожиданный крик птицы — не стрекот сороки или ворчание филина, а всё это сигналы, полные глубоких значений. Лесные звуки в самом прямом смысле — военный телеграф!