Анвер Бикчентаев - Прощайте, серебристые дожди...

нашего разговора с комиссаром и в глаза его не видел?» — рассуждал Азат Байгужин. И решил пока отсыпаться. Голова уже сама валилась на грудь.

Положив под голову вместо подушки вещевой мешок, обняв карабин, Азат закрыл глаза и через миг спал уже крепким сном.

Проспал он весь день и всю ночь. Пожалуй, спал бы еще, если бы вокруг He поднялась суматоха.

Азат открыл глаза и ошалело глядел на людей Сундукова, явившихся с двумя самодельными носилками. Партизаны бережно опустили на землю носилки. Байгужин, расталкивая молчаливый круг, протиснулся вперед.

На одних носилках лежал незнакомый старик с бородой торчком. Он тихо постанывал.

— Восемь пулевых ран! — покачал головой Иван Иванович. — Три из них сквозные… Сволочи!

Последнее слово явно относилось к фашистам или к их холуям-полицаям, либо к тайной полевой жандармерии.

После того как фельдшер безнадежно махнул рукой, всем стало ясно — бородач не жилец на этом свете.

— Кто он? — шепотом спросил Азат у старшины.

— Председатель «Третьего Интернационала»! Вез продовольствие к нам в отряд.

— А кто ж на вторых носилках?

— Председателева жена…

У нее, по словам фельдшера, тоже оставалось мало шансов на спасение.

— Как только прилетит самолет, отправим их на Большую землю, — распорядился дядя Ваня.

— Где их? Кто?… — спросил Байгужин у разведчиков.

— Возле моста, — ответил Hyp и других подробностей не сообщил.

Дядя Ваня всех, кто не имел касательства к госпиталю, разогнал. Он не любил, когда в госпитале было столпотворение.

Пока Иван Иванович колдовал над аптечкой, а Микола кипятил воду над костром, Азат оставался возле раненых.

Внезапно председателева жена открыла глаза и сделала знак, словно приглашая Азата наклониться.

— Берегитесь женщины с… разными глазами! — еле прошептала она.

Азат окликнул дядю Ваню, но председателева жена как-то странно дернулась и будто окаменела.

На глазах Азата еще никто не умирал. Растерянный, убитый горем, он зарыдал.

— Возьми ведро и сбегай за водой, — сказал дядя Ваня, положив руку на вздрагивающие плечи Азата. — Живо!

…Похоронили бородача и его жену тихо, без стрельбы в воздух. Партизанское командование опасалось соседства с противником и потому не воздало им воинских почестей. Все находились под впечатлением смерти двух стариков.

Вечерело. Трое мальчишек — Азат, Микола Федорович и Мишка-поваренок — молча сидели под деревом. Уставшие от походов и маршей, они мечтали, наверное, о куске хлеба. А еще, возможно, таясь друг от друга, грезили о материнской ласке.

Хлеба и ласки в партизанском лесу не всегда хватало. Перед самым закатом партизаны, пытавшиеся в ближайшем селе добыть продовольствие, неожиданно наскочили на противника и вернулись ни с чем.

Трое партизан были убиты, а один тяжело ранен: он то в тяжелом полузабытьи выкрикивал команды, то громко молил о помощи, выплевывая сгустки крови.

Где-то рядом велась перестрелка, вдали рвались бомбы.

Отрядный эскулап, как себя величал дядя Ваня, не слышал ни пальбы, ни бомбежки. Ему по штату сейчас положено было отсыпаться.

Его заместитель Микола Федорович, медик без медицинского образования, тоже изрядно измотался за эти сутки, однако изо всех сил боролся со сном.

Этот час был вроде бы малым привалом для изнемогающих от усталости мальчишек-санитаров. Благо, что пока не надо менять повязки, измерять температуру, поить раненого или переворачивать его с боку на бок.

Особенно худо было этим юным санитарам, когда кто-нибудь из обреченных на смерть настойчиво их допытывал: «Доживу, миляга, до утра или нет?»

И они заверяли: «Обязательно! Еще как повоюем!»

А что им оставалось делать?

Какое там завтрашнее утро! Мальчишки не ручались за следующий час. В любое мгновение фашисты могли возобновить атаки и опрокинуть слабые заслоны теснимых со всех сторон партизан. Боевая обстановка была хуже некуда!

К тому же боеприпасы на исходе. Продовольствия в отряде нет.

Глядя на впалые щеки мальчишек, на их тощие шеи, на глаза, вопящие о безмерных страданиях, хотелось спросить: что за чудо, что за могучая сила удерживает их на ногах, не дает упасть, смириться?

Той силой являлась Родина. И пожалуй, еще вера в своего командира.

Весь отряд был твердо уверен, что Оксана Белокурая и на этот раз вызволит их из беды, как вызволяла неоднократно. Кроме того, каждый знал и о себе: в час испытания он не подведет товарищей, не осрамит свой отряд.

— Сейчас самое главное — нащупать, где жидковата немецкая подкова, и вдарить! — неожиданно проговорил Азат, невольно выдавая свои затаенные мысли.

— «Вдарить»! — передразнил его Микола Федорович. — Тоже мне Тактик Стратегович! Все это знают — вдарить! Только где оно, слабое место, я тебя спрашиваю?

— На то есть разведка! — горячился Азат. — Я это к тому, что если надо будет кому-то пойти доброхотно, то я…

— Я бы на твоем месте помалкивал, — осадил его Микола.

— Думаешь, не доверят?

— Я не знал, что ты такой чокнутый. Тебе, если хочешь знать, после контузии положен полный госпитальный режим!

— Который раз толкуешь одно: контужен да контужен! Я хоть разок пожаловался? Ну пожаловался или нет?

— Это не имеет значения.

Мишка-поваренок не принимал участия в перебранке друзей. Он был поглощен тем, как бы получше обернуть вокруг ног портянки. Мишка знал, какое значение имеют портянки на войне: не раз случалось, что из-за них человек погибал. В боевой обстановке за ногами уход да уход нужен.

Лишь, после того как обулся, Мишка-поваренок весело сказал:

— Я, например, не контужен, и мне не положен госпитальный режим.

— Ну и что?

— Портянки перемотаны, значит, у меня готовность номер один. Остается доложиться командованию: так, мол, и так, к выполнению боевого задания готов!

Мишка прихвастнул, конечно. Поэтому Микола Федорович сердито уставился на сороку-белобоку, раскачивающуюся на соседней березе, словно желая получить от нее ответ: как пропесочить некоторых зарвавшихся пацанов?

Болтливая птица, к его удивлению, промолчала, одним словом, не просорочила. Она тоже, наверное, не знала…

— Мальчишки в разведке удачливы, — стоял на своем Мишка-поваренок. — Там, где взрослому не проехать, не пройти, мы и прошмыгнем и проскочим!

— Эх ты, голова! — сказал помощник военного фельдшера, недвусмысленно показывая на то место, где у человека находится черепок. — Вот тут у тебя, кажется, минус плюс минут… Как я понимаю, обстановочку ты не знаешь!

Мишка в долгу не остался:

— Обстановочка обыкновенная, воюем!

Но не таковский человек Микола Федорович, чтобы сдаваться.

— Страх как не люблю, когда кто-нибудь хвастает, — нахмурился он. — Не хотел я тебя обидеть, да придется: понимаешь ли, мешком ударенный ты человек, что там, и там, и там — немцы!