Павел Карпов - Черная Пасть

- Уважил меня Чарыяр, - улыбаясь и покашливая от волнения, проговорил полковник. - Встретил. Не забыл!.. Выхаживал меня после ранения дынями и чалом. Давно вместе воюем.

- Значит, до его отары дошла телеграмма? - от души разделял его восторг Сергей Брагин.

- Видно поздно дошла, - сказал Пральников. - Чуть не припозднился старик.

Полковник многозначительно подмигнул и допил свой холодный чай.

- Тут дело верное... без телеграммы. -Заторопился офицер со своими ремнями, пуговицами на гимнастерке и и расческой. - И опоздать он не может, хотя и не по службе эта встреча. К отпускнику спешил Чарыяр из Каракумов.

- Как же он догадался? - удивился Виктор Степанович.

- Граница. - Полковник достал с верхней полки подарок старому чабану, двухстволку в кожаном чехле. - Всегда на посту наш Чарыяр.

Как-то неожиданно на этой небольшой, тихой, ничем не примечательной остановке пограничники покинули вагон и Сергей с Пральниковым остались в купе одни.

...За окном дотлевала на солнце летняя, степная гарь, неожиданно сменяемая зелеными куртинками и полноводными арыками с гусиной травкой по берегам. Горный кряж, тянувшийся со стороны Каспия, круто поворачивал, а его слоеный отрог как бы тонул, тяжело уходил в землю, и виделась в этом работа веков.

Начинался длинный и плавный подъем к Ашхабаду. Из-под илистых, заросших наносов, между оплывших рвов и зеленых пятен старинных окопов выпирали на свет горные останцы.

И едва Копет-Даг подошел своей кряжистой оравой ближе к границе и занял там нагорные посты, а стальная параллель дороги изогнулась к кочевым барханам, как в поезде началось усиленное движение, которое вряд ли было по душе машинисту тепловоза: почти все пассажиры ринулись к левому борту вагонов, облепили окна и кое-где открыли на ходу двери... Показалась огненно-синяя лента Каракум-реки, сверкающая на солнце в песчаном ложе рыбьей чешуей. Сколько ни смотри на это диво - никогда не перестанешь любоваться рукотворным чудом наших дней, которое уже сегодня стало одним из чудес мира, значимее египетских пирамид и воздушных садов Семирамиды. Но была в этом сверхчудесном творении какая-то милая сердцу простота, обычность и будничная житейская нужда и потребность. И даже страшновато было подумать, что совсем еще недавно не было этой благодатной воды в песчаных берегах; в том самом месте, где сейчас текла река, взвивались в небо пыльные удавы смерчей, и засыпали все живое, хоронили колодцы и целые селения. Каракум-река не остановилась возле стен Ашхабада, она рвалась дальше через пустыню к нефтяному оазису Небит-Дага, к сказочным субтропикам Атрека, а потом и к седому Каспию. Приближалось время, когда обильная вода придет и в чудесный оазис Кара-Богаз-Гола.

- Все мы, советские, можем! - с восхищением говорил Сергей Брагин не только Виктору Степановичу, но и всем спутникам, собравшимся возле окна. - Если сумели такой канал отгрохать, то и Кара-Богаз целиком покорим.

- Родство близкое, - согласился Виктор Пральников.

- И судьба одна - все богатства народу.

- Я уверен, Сергей Денисович, что близость Кара-кум-реки даст тебе силы и крутой пыл в хлопотах о Кара-Богазе!..

- С вокзала - сразу побегу к речке. Выкупаюсь для храбрости и выдержки!

- Последнее - для тебя важней. С вокзала - сразу ко мне. Осмотришься и начнешь дела ворошить. От меня ближе и к заводу, где ваши "чистильщики" делаются. И управление на третьей остановке троллейбуса. Телефон под рукой. Я сейчас остался один в домике. Дорого за постой не возьму: двор польешь, бак для душа наполнишь и урюк потрясешь и попробуешь, а главное - телефонные звонки будешь отводить. Согласен? А я тебе в других делах обещаю подсобить.

- Пока не приму каракумскую купель, ничего не скажу. Уговор!

Виктор Пральников согласился и пошел в купе собирать дорожные пожитки.

За окном клубились зеленые виноградники, между фигуристых резных листьев виднелись тугие, готовые лопнуть, будто налитые виноградные гроздья, покрытые сизой пыльцой. За деревьями высились новые жилые дома с балкончиками, много было недостроенных. И ни буйная зелень, ни обширные микрорайоны, пока еще не в силах были скрыть неказистых, но испытанных времянок, слепленных и сколоченных когда-то на скорую руку в роковые часы ашхабадского землетрясения... Неподалеку от элеватора, рядом с полотном дороги до сих пор красовалась времяночка, напоминавшая оранжерею с пальмой над стеклянным потолком из гаршинского рассказа; прямо из крыши у нее рос огромный клен.

А вокруг добротные, неломкие дома с тенезащитными устройствами и цветами на балконах. Шли с удочками и спасательным кругом ребятишки... Промчался туристский автобус со стеклянным верхом, с табличкой на лбу: "Озеро"... Сергею вспомнилась страшная ночь землетрясения, когда он среди мертвой тишины, в едком известковом тумане, двигаясь по шаткой, колеблемой под ногами земле вдруг встретился возле квасной будки... со страусом, который ушел из зоопарка и несколько дней спокойно и важно бродил по улицам. И, пожалуй, не многие ашхабадцы в те дни замечали страуса среди развалин. В эти несколько минут, перед вокзалом нового Ашхабада, вспомнилось

Сергею и другое, из пережитого в ту ночь... Вдвоем с другом стояли они в тот час на углу жилого квартала почти в центре города, над арыком, выложенным широкими каменными плитами. Рядом росло дерево и стоял высокий дувал. Южная, тихая ночь октября. Молодой месяц с вечера скрылся за горбом Копет-Дага и звездное небо было высоким, темным. Все вокруг цепенело от вязкой тишины и безмятежного сна. Уже перевалило за полночь, но друзья после колготного дня и вечерних споров не могли расстаться. Сергей стоял спиной к высоченному, в полтора человеческих роста дувалу, лицом к горам; а его друг, газетчик, привалившись к пышной белой акации, находился чуть сбоку. Ничто не предвещало катастрофы... Только чуткие собаки лаяли и бесились, словно бы без видимой причины. Но если бы люди были чуточку понаблюдательней и осторожней, они могли бы догадаться, понять причину собачьей тревоги... Оглушительный, раскатистый удар шел снизу и сбоку... Сергей упал на край сухого арыка. Потом его стряхнуло на каменное дно. Туда же свалился и друг. Покачнулись и упали вместе с домом деревья. Потом деревья выпрямились, а дома рассыпались. К счастью, огромный глинобитный дувал рухнул не на улицу, а во двор. Поднявшись, Сергей уже не увидел ни дувала, ни домов... Качались без ветра деревья, колыхалась под ногами земля, ставшая какой-то волнистой, зыбкой, даже мягкой... За дерево бесполезно было держаться, потому что вокруг него ходили ходуном земные волны... и не было никакой опоры, не было ничего устойчивого и прочного. Сергей с ужасом увидел, как на середине улицы, на ровном месте шевелились кирпичи; поднимались стоймя, лениво переворачивались на бок и снова становились дыбом... двигались на ровной, наезженной дороге камни... Все качалось, куда-то двигалось, ползло... И вокруг белесая, густая пыль, в которой ничего, абсолютно ничего не виделось и не слышалось. Обрушилась на землю космическая тишина. Все молчало: непроглядная пыль и цепкая тишина. И тут Сергей вдруг почувствовал то леденящее, пустотное одиночество и потерю всего, что связывало его с земным и вещественным... Сознание не могло объять размеров катастрофы, и все случившееся уже не казалось страшным, потому что ничего не осталось кроме тишины и собственного сознания... Было лишь чувство своего присутствия в мире... но это сознание витало в безмолвной пустоте... На миг Сергею показалось, что его мышление и обостренное сознание - это какой-то желточек во вселенной, один, оторвавшийся ото всего, витающий в бесконечности... И уже ничего не было страшного: было парение мысли... И была память на все до мелочей, было понимание себя, но все вокруг потеряло границы и время... Тишина и безбрежная глубь освещенной откуда-то неподвижной пыли. Казалось, все было подвешено и плавало в этой космической мути: витай и мысли про себя тысячелетия... Оторванность сознания от всего земного, рухнувшего была настолько ясной, что новый подземный удар показался запоздалой волной в пыльном океане... Вернуться на истерзанную землю помогли опять же собаки: не те, небесные Гончие псы, вокруг которых вились мысли, а неказистые и верные дворняжки, которые предупреждали людей о катастрофе. Первыми опомнились они после землетрясения и подняли теперь уже не тревожный вой, а призывной спасительный лай.... Они будоражили людей, помогали найти верх-низ у изуродованной, вывернутой наизнанку земли и всего земного. И первое, что пришло Сергею на ум: что с Москвой?... Если она устояла, значит, придет спасение и все будет надежно. И Москва первой узнала о бедствии, раньше всех пришла на выручку ашхабадцам.