Ахто Леви - Такой смешной король! Повесть третья: Капкан

Эдгар с Аидой, конечно, присутствовали. Что удивительно — приехал Лоцман Счастья. Пожалуй, он больше всех выглядел подавленным, словно ушел из жизни самый близкий его друг. Говорили, что Лоцман Ветер испытывал к Алфреду чувство благодарности: будучи в самообороне, Алфреду удалось предупредить Ветра о намерении Майстера допросить Лоцмана Счастья в гестапо по жалобе какого-то «честного друга» фюрера, чью дочь Ветер неудачно просватал. Впрочем, достоверно никто ничего не знал.

Погода оставалась пасмурной, то моросил дождь, то падали редкие мокрые снежинки. Юхан стоял в изголовье гроба неподвижен и безучастен, насупившись, смотрел на происходящее вокруг. А ведь давно ли было, когда они вдвоем с Алфредом хоронили Сесси… Эдгар оказался прав: от старого черного костюма действительно только воротник с лацканами пиджака и были видны, белая рубашка с черным галстуком гармонировали с мраморной бледностью лица покойного. На укрывавшей покойника белой ткани лежали венки из еловых веток, ими же усыпали двор и отметили путь Алфреда от ворот Сааре до большой дороги.

Короля подпустили-подтолкнули к гробу, он встал в ногах Алфреда. Так и стояли: в изголовье старый Юхан, в ногах — молодой Король. Он хмурился в словно стеснялся смотреть на людей, он вспомнил, как размышлял на веранде дома у реки: кто будет его защищать, когда не станет Алфреда? Теперь этот час настал. Он вопрошающе смотрел на лицо Алфреда — оно казалось незнакомым, ко всему в мире равнодушным, чужим… И оно больше, чем само слово «смерть», говорило Королю: нет больше осмотрительного Алфреда, а на хуторе Куриный Нос остался на столе аккордеон «Вельтмейстер».

Гроб подняли на розвальни. Серая лошадь, когда-то привозившая семью Алфреда, теперь готовилась увезти его в последний путь. Все женщины плакали. Потому можно считать доказанным, что не только смех является языком международным, но и плач тоже, во всяком случае, Иван как-то подозрительно шмыгал носом. Только Король и Юхан оставались невозмутимыми.

За воротами Сааре выстроился похоронный кортеж. Манчи сидел рядом с гробом, свесив ноги, правил. За розвальнями шли Юхан и Король, за ними односельчане, замыкали процессию Лилиан и Маленький Иван, которому еще сравнительно недавно и во сне не снилось, что судьба занесет его в чужой для него край на похороны чужестранца. С Юханом пытался заговорить Прийду с Рямпсли, Юхан, считай, не услышал.

Медленно преодолевала процессия расстояние в снежном крошеве. На шоссе ее обгоняли грузовики, беспокоя некоторых менее опытных лошадей, но не Серую, которая на них уже не реагировала. Все ко всему привыкают, и люди и лошади, даже к тому, что не нравится, саареской лошади не нравились машины и не понравятся никогда; если бы она умела выразить это словами, наверное, сказала бы.

У Святой церкви присоединился местный пастор. Завернув на дорогу, ведущую к воротам Святого кладбища, Манчи соскочил с розвальней, пошел рядом. Гроб занесли на простынях.

Как всегда, из года в год, зимой и летом, днем и ночью шумели на ветру спокойно-величаво высокие сосны. Прийду, Юхан, Манчи и Хуго принялись копать рядом с могилой Сюзанны. Как известно, земля здесь добрая, смешана с мягким золотистым песком, кирка, лом и теперь не понадобились. Могилу выкопали быстро.

Пока копали могилу, Короля опекали Лилиан и Иван, рядом Мелинда озабоченно думала о предстоящем на днях собрании волостного исполкома, ей предстояло выступать, а что… о чем говорить? Взять это в толк она была не в состоянии. Ей сказали, чтоб рассказала о невыполнении продовольственных норм, о чем-нибудь еще, хотя бы о строительстве железной дороги оборонного значения, словно это ее вина, что работа по разборке дороги продвигается слабо. Для чего, спрашивается, существуют эти бездельники-агитаторы, которые должны разъяснять всем и везде большие задачи сталинских пятилеток?!

Могилу вырыли, перекинули через нее две доски, поместили на них гроб. Настала очередь пастора сказать последние прощальные слова напутствия Алфреду — уж скольких прихожан, уходивших в вечность, напутствовал он. И говорил он святые слова про Всевышнего и Его любовь, о всепрощенье и вечном покое. Мужчины слушали привычно молча, женщины вытирали слезы.

Мелинде не до слез, она озабочена не вечностью, а своим предстоящим докладом. Пока пастор читал проповедь, она пыталась сосредоточиться, соображая, о чем ей еще сказать. Проповедь пастора отвлекала — совсем другая тематика. От нее требуют организационной работы среди молодежи, а какая она должна быть, эта работа? Ее уже упрекали, что молодежь на селе неактивно участвует в строительстве нового общества, не ходит на собрания, что идейно-политическая ориентация низка, газет, журналов не читают, политической литературой не интересуются, даже художественной перестали. Многие находятся под влиянием националистически настроенной молодежи…

Бред собачий! Слова без содержания. Немцы призывали построить новую Европу, теперь заставляют строить новое общество — всем все новое подавай. Из чего, из кого? Ведь никто же этим всерьез не интересуется.

— …В присутствии многого народа, — врезался в мысли Мелинды нудный голос пастора, стоявшего с Библией в изголовье могилы, — Христос признался, что он есть Мессия, в чьих руках власть над миром и человеческим родом. И сказал Христос: «Мне дана вся воля на небе и на земле. Потому говорю вам: идите и приведите в веру все народы через крещенье их во имя Отца и Сына и Святого Духа, и учите их жить, как я вам повелевал. И, смотрите, я ежедневно буду с вами до скончания мира…»

«Пастору хорошо, — мелькнула у Мелинды завистливая мысль, — у него и Отец и Сын и Святой Дух. У меня же одна лишь брошюра “Блокнот в помощь агитатору”». Началась эпоха глупостей, подумала она машинально, но жить-то надо, а она всего лишь женщина.

Мелинда еще очень завидовала тем, кто с легкостью принял новые правила игры и следовал им с большой готовностью, конечно же с пользой для себя.

«Мне бы так, — подумалось машинально. — А ведь надо приспособиться. Лучше всего, пожалуй, перейти в торговлю… В Ориссааре требуется буфетчица… С докладом тогда не возиться…»

Гроб с Алфредом стали опускать в могилу. Мелинда очнулась от дум и шепнула Королю:

— Поди брось горсточку земли.

Король на кладбище присутствовал, но до его сердца происходящее не доходило. Он видел людей и не видел. Он их видел не целиком, а по частям: шерстяные платки, резиновые сапоги, ботики, полушубки или заплатки на них — все в отдельности крупным планом; также и камни, песок, еловые венки — все отдельно от происходящего в целом. А люди… Он их видел всех, ощущал их массу, но слышал не то, что говорили, в том числе и пастор, — он осознавал гул, гомон, шепот. А сердце ничего не чувствовало, оно странствовало в прошлом — в долине Кадри, где лань пила из ручейка в Ночь Рождения Христа, потом на Сааре, на хуторе Куриный Нос, но больше в небесно-синем доме у реки Тори. Тори — символ свободы его детства.