Борис Раевский - ПОЕДИНОК С САМИМ СОБОЙ

«Точь-в-точь, как у того усатого… В Суворовском», — подумал Юла.

И действительно, Мария Степановна точно так же, как тот усатый старичок, кончики резиновых шнуров воткнула себе в уши и приложила увесистый кругляш Юльке к груди.

Она передвигала кругляш и слушала Юлькино сердце, а Юлька думал: «Ну? Скажи: все в порядке. Ну? Все в порядке!».

Но Мария Степановна не торопилась.

— Кардиограмму снимал? — спросила она.

Юлька не знал, что это за штука — кардиограмма. И на всякий случай промолчал.

— Ты что — глухой? — строго сказала Мария Степановна. — Кардиограмму делал?

Юла посмотрел на нее, на Григория Денисовича.

— А как… ее делают?

— Прекрасно! — усмехнулась Мария Степановна. — Значит, не делал?! Ну, а боли? Сердце болит?

— Нет, — заторопился Юлька. — Совсем не болит.

— Не колет? Не давит? Не режет?

Юла изо всех сил замотал головой.

Мария Степановна задумалась.

— Понимаешь, Гоэл, — сказала она (так она всегда называла мужа). — Небольшой миокардитик, вероятно, был…

И она произнесла еще какие-то ученые слова, которых Юлька не понял. Миокардит — это он слышал. Это тот усатый тоже говорил. И в детдоме — врачиха.

— А скажи, — снова обратилась Мария Степановна к Юльке. — Ты же целый год вместе с мужем зарядку, пробежки делал. Ну, и как? Хуже? Здоровье? Хуже или лучше?

— Лучше, — поспешно сказал Юлька. — Сильнее стал… И ничего не болит.

— Одевайся, — велела Мария Степановна.

Она снова задумалась.

— Понимаешь, Гоэл… Я бы, лично я, — она голосом подчеркнула последние слова. — Я бы разрешила Юльке заниматься физкультурой. Ну конечно, под регулярным медицинским контролем. Но это — я. А другой врач… — Она пожала плечами. — Особенно, если перестраховщик… Он Юлу не допустит. Зачем врачу рисковать? А вдруг новая вспышка? Тогда кому попадет?

Мария Степановна встала, подошла к окну, несколько минут смотрела на улицу.

— Сделаем так, — наконец сказала она. — Ты, Юлий, завтра приди ко мне в клинику. Снимем кардиограмму. А уж потом окончательно решим.

Кардиограмма оказалась очень интересной штукой.

В клинике Юлу уложили на кушетку, к обеим его рукам и к обеим ногам присоединили электропровода. А пятый провод с резиновой присоской подключили к груди. Как раз в том месте, где сердце. Теперь от Юлы тянулось столько проводбв, как от небольшой электростанции.

Врачиха командовала:

— Дыши! Не дыши! Дыши!

А сама включала и выключала какой-то моторчик.

Металлический белый ящик мягко гудел. Из него ползла узкая бумажная лента. А на ленте какое-то перо чертило линию. Всю изломанную, с острыми пиками, которые то поднимались высоко, то падали.

Мария Степановна долго разглядывала ленту.

— Это что ж — мое сердце? — не удержался Юла.

— Да, это начертило твое сердце.

Наконец Мария Степановна, очевидно, досконально изучила Юлькину линию.

— Ну что ж. Неплохо. — Она звонко шлепнула Юлу по плечу. — Совсем даже неплохо.

Юла улыбнулся, втянул носом воздух. Пахло от Марии Степановны сразу и йодом, и какой-то стерильностью, и сладковатым эфиром, и духами.

«А ничего тетка! — подумал Юла. — Решительная. И толковая. С чего это я ее раньше невзлюбил? А что с Квантом не ладит, ну, так женщина… С женщинами это бывает».

В спортшколе молодой тренер в синей майке и синих брюках воскликнул:

— А, явился, бесперспективный!

Засмеялся, подмигнул Юле:

— Первым делом — что? Первым делом — медосмотр!

Ну, конечно! Так Юла и знал.

Медосмотр надо было пройти во вторник или в пятницу.

Григорий Денисович сказал:

— Знаешь, пожалуй, сходим вместе. Так оно будет вернее. Но во вторник я, ну, никак…Значит, в пятницу.

Дни до пятницы тянулись мучительно медленно. Юльке казалось, это как в фантастических романах: время или остановилось, или даже повернуло вспять.

Но всему приходит конец. Пришел конец и ожиданию.

В пятницу Юла с Григорием Денисовичем поехали в поликлинику.

Снова, как в Суворовском, Юле дали медицинскую карту и снова ходил он из кабинета в кабинет. К глазному, ушному, к хирургу, невропатологу.

И, наконец, — к терапевту.

Терапевтом оказался высокий молодой дядька. Юла вздохнул с облегчением: молодой, он не будет придираться. Он смелее старика. Он разрешит.

Всех врачей Юла посещал один, а к терапевту вместе с Юлой зашел и Григорий Денисович. Врач посмотрел на Григория Денисовича вопросительно — а вы, мол, тут зачем? — но ничего не сказал.

— Ну-с, есть жалобы, молодой человек? — бодро спросил он.

— Никак нет! — ответил Юла.

И сам удивился: вспомнил, что точно так же, четко, по-военному, отрапортовал он старичку врачу в Суворовском.

Опять все повторялось!..

— Прекрасно! — сказал врач.

Велел Юльке лечь на кушетку. Прощупал ему живот, постукал согнутым пальцем по груди. Потом взял со стола такой знакомый Юльке металлический кругляш с двумя длинными резиновыми трубочками-шнурами (Юла уже даже знал, что эта штука называется фонендоскоп).

«Начинается!» — Юла вздохнул.

Врач сунул концы резиновых трубочек себе в уши и приложил массивный кругляш к Юлькиной груди.

«Ну! — мысленно взмолился Юлька. — Бог, если ты есть, помоги мне, пожалуйста!».

Врач медленно передвигал кругляш и слушал.

Юлька старался дышать глубоко, вдыхал и выдыхал с шумом и сопением. Авось тогда врач что-нибудь недослышит. Какой-нибудь подозрительный треск или скрип в Юлькином сердце.

Врач передвинул кругляш, и снова передвинул, и опять…

«Ну! Кончай! — взмолился Юлька. — Скажи: все в порядке!».

Но тут кругляш вдруг остановился. И надолго. Врач, прикрыв глаза, внимательно слушал.

Юла засопел еще громче и чаще. Но врач сказал:

— Что у тебя? Одышка?

Юла испуганно мотнул головой:

— Нет, нет…

Этого еще не хватало! Он стал дышать еле слышно.

А врач все не передвигал кругляш. Слушал.

— Да… — наконец сказал он.

И опять Юла вспомнил старичка в Суворовском. Тот тоже сказал «да» и именно вот так же — медленно, с раздумьем. Потом старичок посмотрел в потолок и побарабанил пальцами по столу.

Юле помнилось все удивительно четко, словно это было вчера.

Но молодой врач не смотрел в потолок. И не барабанил пальцами. Он сказал:

— К сожалению… Должен тебя огорчить. Не могу допустить к занятиям. — Развел руками и повторил: — К сожалению…

Юла молчал.

Его бил мелкий, противный озноб. Будто вдруг голого вывели на мороз.

— Простите, — сказал Григорий Денисович. — Да, мы знаем: у Юлия — остатки миокардита. Давнего, еще с блокады. Но в последний год мальчик усердно занимался спортом. И чувствует себя значительно лучше…

— Это мне неизвестно, — перебил врач. — И я не могу взять на себя такую ответственность…