Нэн Чонси - Барсук выслеживает тигра

К чаю Крошка мама принесла Баджу полную чашку его любимой красной смородины со сливками. Он лежал и с наслаждением вылизывал ложку за ложкой, как вдруг в открытых дверях появился Ланс.

— Здравствуй! Ну, как ты?

— В порядке, — шепотом отозвался Бадж и смущенно замолчал, не зная, о чем говорить.

— В порядке, говоришь? — Ланс вышел и вернулся с единственным в доме зеркальцем, которое из-за трещин так искажало отражение, что Бадж вместо себя увидел какого-то урода с забавно искривленным ртом. — Ты бы мог сейчас служить пугалом и отгонять соек от фруктовых деревьев, — заметил старший брат.

— Ему нельзя сегодня вставать! — крикнула мать через стену. — И завтра тоже нельзя. Скажи ему, что его друзья американцы придут сюда попрощаться. Они весь день бродили вокруг дома, пока Игги не увела их. Кстати, почему ее до сих пор нет? — спросила она у Ланса.

Но Ланс ее не слушал. Он сел на пол, прислонясь спиной к стене, и вытянул ноги, готовясь к серьезному разговору с младшим братом.

Через некоторое время Крошка мама, проходя мимо окна, услышала часть этого разговора.

— Слюда — это сланец, образовавшийся под влиянием жара и давления из древних морских отложений. В породу вкраплены блестящие чешуйки слюды и зёрна чистого, прозрачного кварца…

«Этот пошел в своего дядю Джорджа», — с гордостью подумала Крошка мама.

А у Баджа голова шла кругом. Слюда? Слюда? Не ее ли Ланс еще недавно называл золотом, — в тот самый день, когда они с Игги отправились вдвоем к аркам?… Кварц? Кварц… Кварта молока… кварта сливок… и красная смородина… И, хотя Ланс продолжал оживленно говорить, Бадж уже засыпал опять крепким сном.

Он очнулся от блаженного сна, и ему показалось, что комната полна народу. На папоротниках, разбросанных на полу у постели, он увидел блестящие башмаки — американские. За ними виднелись другие, тяжелые, все в грязи, с чуть загнутыми носками, — знакомые отцовские сапоги. Бадж торопливо закрыл глаза и натянул одеяло до самого подбородка.

— Придется будить, — произнес кто-то.

— Проснись, сынок, — сказала мать, тряся его за плечо. — Ну, ну, открой глаза! Поспишь всласть потом, когда все уйдут. Твои друзья пришли проститься с тобой.

Бадж осторожно приоткрыл один глаз и поискал взглядом Игги. Она тоже уезжает? Почему она не пришла рассказать ему, выполнила ли его поручение? Нет, должно быть, ничего у нее не вышло, поэтому она сюда и не заглядывает. Бадж закрыл глаза и тяжело вздохнул. Башмаков Игги не было в комнате. А потом и отцовские сапоги исчезли.

А его продолжали тормошить, требуя, чтобы он проснулся. Это было похоже на кошмар. И вдруг Бадж решил встать и пройти хотя бы до Зигзага. Пусть тогда Расс выскажет ему все, что он о нем думает, — не при других, а с глазу на глаз.

Но ему не позволили встать, хоть он и уверял шепотом, что уже здоров, только говорить не может.

— Лежи, лежи, Батч! — строго сказал Док. — Ты весь дрожишь, и тебе еще нельзя вставать с постели. Мы с Рассом пришли, потому что нам не хотелось уезжать, не поблагодарив тебя…

— Не вам его благодарить, — вмешалась Крошка мама. — Вы оба так много сделали для Баджа, все мы это знаем.

Но американцы продолжали благодарить Баджа, сильно смущая его этим. А он мог только лежать и смотреть на башмаки Расса, впервые по-настоящему поняв, что его новый приятель уезжает… уезжает навсегда.

— Он с первого дня давал нам ценные указания, — говорил Док. — И помог нам в одном деле… — Док сделал паузу и многозначительно посмотрел в лицо Баджу. — В одном деле, — повторил он с расстановкой.

— За это мы ему оставляем маленький подарок, — вставил Расс и, с ловкостью фокусника достав откуда-то фотоаппарат, положил его на одеяло у колен Баджа.

И, раньше чем Бадж успел высунуть из-под одеяла раскрасневшееся лицо и пролепетать какие-то возражения, они вышли из комнаты, простясь с Крошкой мамой. Звук их шагов становился все тише и наконец замер вдали…

Когда Крошка мама вернулась в комнату, она увидела, что Бадж сидит, склонившись над аппаратом. Он благоговейно осматривал его и поглаживал, как живое существо.

— Ну, сынок, это чудесный подарок, ничего не скажешь! Вот только как отец…

— А разве… разве отец знает?

— Нет. Он ушел за лошадьми. Расс просил меня не говорить ему ничего, а не то он… Но они считают, что ты заслуживаешь подарка, и я тоже так думаю. Повезло тебе, мальчик! Ланс обещает научить тебя пользоваться аппаратом.

— Не нужно. Я уже знаю… Расс меня научил в тот день, когда он увидел дикобраза. Но ведь не я, а Игги…

— Не говори так много, тебе это вредно. Что ты хотел сказать про Игги? Кстати, она велела передать, что не могла зайти к тебе вчера вечером — ты спал.

— Но Игги… — И Бадж опять занялся своим фотоаппаратом.

— Игги они подарили отличный электрический фонарь, так что теперь она и в безлунную ночь легко будет находить дорогу домой. При свете этого фонаря на тропе все видно как днем. Игги так довольна!.. Очень уж они щедры, слишком даже. И мне оставили целую кучу жестянок с консервами. Что за люди! Готовы последнюю рубаху с себя снять, если подумают, что она нужна другому.

Крошка мама встала на колени у постели Баджа, чтобы отряхнуть листья папоротника и расправить простыни.

— А где же Игги?

— Пошла с отцом к переправе — провожать гостей. Ланс доведет их до фермы, так как дядя Линк не может прийти к Проволоке. Он так уговорился с Лансом.

Бадж устало закрыл глаза. Значит, еще целый долгий день ждать возвращения Игги, и тогда только он узнает, что было там, у арок…

— Ты поешь сначала, а потом — бай-бай! Есть и спать — вот что тебе надо, чтобы поскорее встать на ноги.

Но Бадж не спал — душа у него была неспокойна. Он был уверен, что случилось неладное и Игги не хочет рассказывать ему об этом, пока не уедут американцы. Часы текли, а он все лежал без сна и ждал ее возвращения. И оттого день тянулся очень долго.

Большой орел парил над долиной. Это был их старый знакомый, они узнавали его по подбитому крылу. Отец говорил, что в этого орла, должно быть, стрелял какой-то дурак там, за рекой, хотя убивать орлов запрещено. Бадж выпустил из рук тяжелый мешок с ботвой, который нес Бауре, и загляделся на орла. Старый боец легко описал три широких круга, взмыл ввысь и улетел. Скоро он казался уже не больше вороны. А потом затерялся где-то за Тремя кулаками.

Орел улетел, а Бадж все еще стоял, глядя на долину. Над ней неподвижно висели тучи. Был час, когда в лесу и в степи наступает та особая тишина, что спускается к вечеру и перед дождем. Дым из каменной трубы устремлялся прямо вверх, как длинный мазок белой краски в воздухе. На склоне холма сочная зелень малинника ярко выделялась на однообразном серо-зеленом фоне деревьев, и ни одно дуновение ветерка не шевелило развешанное на веревке белье.