Кейт Уигглин - Ребекка с фермы Солнечный Ручей

«Дядя Джерри» и «тетя Сара» Кобб были для нее дорогими Друзьями совсем иного рода, очень полезными и нужными, но, возможно, и несколько опасными. Визит Ребекки всегда приводил их в радостное возбуждение. Ее веселый разговор и забавные высказывания о жизни в целом явно восхищали стариков, которые цеплялись за самое незначительное ее слово так, словно это было великое пророчество. Ребекка, хотя у нее и не было никакого опыта, не раз признавалась себе в опасном удовольствии быть «ослепляющей» даже для таких милых и простых стариков, как мистер и миссис Кобб. Когда бы ни появился на гребне холма стройный силуэт Ребекки, в тот же миг тетя Сара летела в кладовую или погреб, и пирог с вареньем или глазированный торт непременно должны были украсить стол. Вид худощавой фигуры старого дяди Джерри, в неизменной белой рубашке, всегда согревал душу Ребекки, когда она издали замечала, как выглядывает он из кухонного окна. Прежде чем выпал снег, дядя Джерри часто выходил посидеть на сложенных у ворот досках и поглядеть, не взбирается ли она на холм по дороге, ведущей к их дому. Осенью Ребекка не раз составляла старику компанию, когда он копал картофель или лущил горох, а теперь, зимой, когда почту возил человек помоложе, она иногда оставалась с дядей Джерри на время вечерней дойки. Можно с уверенностью сказать, что он был единственным человеком в Риверборо, пользовавшимся полным доверием Ребекки, — единственным человеком, которому изливала она свою душу, со всем богатством надежд, мечтаний, смутных честолюбивых желаний. За фортепьяно в кирпичном доме она занималась гаммами и упражнениями для пальцев, но у Коббов она пела, как птица, подбирая на их маленькой кабинетной фисгармонии несложный аккомпанемент, казавшийся ее несведущим слушателям почти чудом. Здесь она была счастлива, здесь ее любили, здесь ее вызывали на откровенность, ею восхищались, ее высоко ценили. Но как хотелось ей, чтобы был кто-то, кто не только любил бы, но и понимал, кто говорил бы ее языком, мог бы постигнуть ее желания, откликнуться на ее таинственные горячие стремления. Быть может, в большом мире Уэйрхема есть люди, которые думают, задают себе вопросы, мечтают так же, как она?

Что касается Джейн, то она понимала свою племянницу не намного лучше, чем Миранда. Но если Джейн и пребывала в замешательстве, она вместе с тем была и очарована, и даже если не могла найти объяснения очередному странному или необычному поступку, с сочувствием думала о его возможных мотивах и верила в лучшее. Перемена, происшедшая в Джейн, была самой большой среди всех обитателей кирпичного дома, но происходила она исподволь и утаивалась столь благоговейно, что едва ли была заметна для обычного наблюдателя. Жизнь обрела побудительную причину, которой крайне не хватало прежде. Завтракали уже не в кухне, а в столовой, так как казалось, что теперь, когда в доме три человека, есть смысл накрывать большой стол. Да и сама еда стала более обильной, чем раньше, когда не было ребенка, которого нужно было принимать во внимание. Каждое утро казалось Джейн бодрым и радостным, ведь теперь она отправляла Ребекку в школу, упаковывала корзинку с завтраком, принимала окончательное решение относительно зонтика, плаща и галош, давала прощальные наставления и невольно задерживалась у окна, чтобы в последний раз помахать рукой. Ребекка стала лучше выглядеть, у нее округлились шея и щеки, на лице появился румянец — и Джейн заметила, что гордится этим. Она приобрела обыкновение упоминать о длине волос Ребекки и добавлять несколько слов об их замечательной гладкости и блеске каждый раз, когда миссис Перкинс начинала уж слишком распространяться о прелестном цвете лица Эммы-Джейн. Когда возник вопрос о выборе между красным и коричневым полушерстяным платьем, Джейн решительно встала на сторону племянницы, она также выдержала памятную схватку с сестрой по поводу покупки красного пера для черной фетровой шляпы Ребекки. Никто не догадывался о тихой радости, наполнявшей душу Джейн, когда она смотрела на темную головку, склонившуюся над уроками. Никто не подозревал, сколько удовольствий приносили ей те вечера, когда Миранда уходила на какое-нибудь собрание, — вечера, когда Ребекка читала вслух «Песнь о Гайавате», «Барбару Фритчи», «Песнь рожка» или «Ручей». [23] «Песнь о Гайавате» (1855) — поэма американского поэта Г. Лонгфелло (1807–1882); «Барбара Фритчи» — стихотворение американского поэта Дж. Уитьера (1807–1892); «Песнь рожка», «Ручей» — стихотворения английского поэта А. Теннисона (1809–1892). Ее замкнутое, однообразное существование расцветало под росами, выпадавшими от этого свежего духа, ее уныние и равнодушие исчезали под воспламеняющим прикосновением юного ума, ее душа загоралась от «искры божественного пламени», которую несло в себе само присутствие Ребекки.

Желание Ребекки стать художницей, подобно ее давней знакомой — мисс Росс, постепенно шло на убыль по причине явно непреодолимых трудностей — негде было брать уроки. К тому же тетя Миранда не видела смысла в развитии такого таланта и даже не представляла, что его применение может когда-либо принести деньги. «Рисованные картинки» мало ценились в Риверборо, где пользовались уважением лишь яркие хромолитографии и внушительные гравюры на стали. Была слабая, очень слабая надежда, что Ребекка сможет брать уроки музыки у мисс Мортон, которая играла на органе в церкви, но это целиком зависело от того, согласится ли миссис Мортон принять ясли [24] Решетчатая кормушка, из которой кормят сеном скотину. в уплату за уроки, которые ее дочь будет давать Ребекке в течение года. Миссис Мортон уже рассматривала некоторое время этот вопрос, но сомневалась в том, сможет ли она продать или сдать в аренду свои покосы, и это удерживало ее от принятия окончательного решения. Музыка, наряду со всеми прочими искусствами, рассматривалась мисс Мирандой как пустое, бесполезное и глупое занятие, но она была согласна позволить Ребекке заниматься на старом фортепьяно час в день и даже немного больше, если Джейн сможет найти учителя, которому не нужно платить наличными.

Новости с Солнечного Ручья были обнадеживающими. Джон, любимый брат Ребекки, переехал в дом овдовевшей кузины Энн, и ему предстояло получить образование в виде платы за работу на скотном дворе и, что еще больше захватывало дух, пользоваться библиотекой старого доктора, состоявшей из двух-трех десятков книг по медицине. Джон всей душой желал стать сельским доктором и надеялся, что Ребекка будет вести его домашнее хозяйство. Осуществление мечты казалось теперь таким реальным, таким близким, что он легко мог вообразить себя на лошади, с трудом прокладывающим путь через снежные заносы по велению долга милосердия, или — менее драматично, но ничуть не менее привлекательно — щегольскую докторскую упряжку на тенистой сельской дороге, в ней себя, доктора Рэндла, рядом с мисс Ребеккой Рэндл, одетой в черное шелковое платье, а на полу у их ног — ящичек с лекарствами.