Кейт Уигглин - Ребекка с фермы Солнечный Ручей

Однажды вечером, когда миссис Бакстер наблюдала, как солнце, похожее на красный огненный шар, медленно опускается за дальний лес, мимо нее прошел Маленький Пророк.

— Сегодня двадцать девятый вечер, — сказал он весело.

— Я так рада, — отозвалась она; до этого ее часто тревожили опасения, что какой-нибудь несчастный случай может помешать мальчику потребовать обещанной награды. — Значит, завтра Ромашка станет твоей коровой?

— Думаю, что да. Так мистер Кейм сказал. Он сейчас в Акревиле, но к вечеру вернется. Отец собирался передать мне через него новую шляпу. Я хотел бы, когда Ромашка будет моей, поменять ее имя. Я назвал бы ее Рыжая Бродяга. Но, может быть, ее маме это не понравилось бы?.. Когда она будет моя, я, наверное, не буду так бояться, что она меня боднет или раздавит мне ногу; ведь она будет знать, что она моя, и будет послушнее. Я ни разу не дал ей запутаться ногами в веревке и ни разу не подал вида, что боюсь, правда?

— Я никогда, ни на минуту не заподозрила, будто ты боишься, — ободряюще сказала миссис Бакстер, — и часто завидовала тебе — ты выглядел таким смелым и уверенным в себе!

Илайша явно был доволен.

— Я даже не заплакал, когда она протащила меня через ограду пастбища и я ободрал себе все ноги… А вот Чарли, младший брат Билла Джонса, говорит, что он никого не боится, даже медведей. Он говорит, что подошел бы прямо к ним и дал бы им в ухо, если б они только рявкнули, но я бы так не смог, я не такой! Он не боится ни слонов, ни тигров, ни львов. Он говорит, будто для него они все равно что лягушки или цыплята.

В тот вечер Ребекка сказала тете Джейн, что двадцать девятый день службы Маленького Пророка подошел к концу и что завтра утром большая рыжая корова станет его собственностью.

— Что ж, надеюсь, так оно и будет, — ответила тетка, — хотя я отнюдь не уверена, что Кэссиус Кейм расстанется со своей коровой, когда дойдет до дела. Это был бы не первый случай, когда он изменяет своему слову. Он проделывал такое с людьми и постарше Лайши, ведь он, Кэссиус, ужасно скуп. Конечно, суставы у него действуют плохо, и он рад, что нашел мальчишку, чтобы гонять летом корову на пастбище, но к осени, когда приходит время убирать урожай, он обычно нанимает взрослого батрака. Так что Лайша больше ему не понадобится, и я думаю, что так или иначе, а корова теперь принадлежит Эбнеру Симпсону… Если хочешь прогуляться сегодня вечером, то хорошо бы, ты сходила туда и спросила миссис Кейм, не даст ли она тете Миранде взаймы половину ее дрожжевого хлеба. Скажи, что мы вернем, когда у нас будет свой в субботу. Не хочешь взять с собой Тирзу Миверв? А то она всегда одна, когда Хальда развлекает на крылечке своих кавалеров… Не задерживайся слишком долго у священника!

Поручение такого рода было привычным для Ребекки, так как иногда самые основы существования Риверборо бывали потрясены одновременно возникавшим у всех жителей желанием поесть дрожжевого теста. Так как ближайшая пекарня располагалась в полутора милях от поселка, а дрожжевой хлеб стоил два цента и его нельзя было долго хранить, и к тому же спрос на него был неустойчив и зависел исключительно от весьма непостоянного желания поесть «кислого хлебца», владелец местного магазина заказывал, на свой страх и риск, не больше трех хлебов в день. Иногда они так и оставались у него на руках, принося убыток; иногда же восемь или десять человек приезжали с дальних ферм за желанным продуктом, но слышали лишь:

— Нет, дрожжевой хлеб кончился. Мисс Симмонс взяла последнюю буханку; попробуйте занять у нее. Может быть, она даст вам половинку, она не ест много хлеба.

Так что, поднимаясь на холм, где стоял дом миссис Кейм, Ребекка сознавала, что ее хлеб насущный может быть получен только в результате успешного исхода этого визита.

Тирза шла босиком, и какими загрубевшими ни были ее подошвы, долгий путь по стерне оказался слишком утомительным, и потому, завидев в отдалении скотный двор Кеймов, она уговорила Ребекку пройти коротким путем через поле, на котором длинными рядами рос аккуратно прополотый турнепс.

— Ты же знаешь, Тирза, мистер Кейм ужасно сердитый и терпеть не может, чтобы кто-нибудь прошел по его полю или тронул дерево или куст, который принадлежит ему. Я немного боюсь, но давай пройдем напрямик, только смотри ступай аккуратно между рядами и держи повыше юбку, чтобы не задевать листья турнепса. Я сделаю то же самое. И прыгай быстрее, тогда мы не оставим глубоких следов.

Девочки благополучно и бесшумно продвигались вперед; ощущение опасности отчасти увеличивало удовольствие, которое они получали от своей прогулки. Ребекка знала, что они не причиняют никакого вреда, но все же надеялась, что им удастся избежать сверлящего взгляда мистера Кейма.

Они уже были на другом конце засаженного турнепсом участка, когда неожиданно замерли, забыв опустить приподнятые юбки. От скотного двора девочек отделяли высокие кусты бузины, и из-за этих кустов доносились голоса: робкий — Маленького Пророка и грубый — Кэссиуса Кейма.

Ребекка боялась помешать их разговору, но и подслушивать его ей тоже не хотелось — она была слишком порядочной для этого. Оставалось надеяться, что мужчина и мальчик пройдут, беседуя, к дому. Она знаком велела почти парализованной страхом Тирзе сделать еще два шага и встать рядом с ней за кустами. Но нет — надежда не оправдалась! В следующее мгновение они услышали, как мистер Кейм придвинул табурет к жернову со словами:

— Ну а теперь, Илайша-Джеримайя, поговорим о рыжей корове. Так ты говоришь, что месяц водил ее на пастбище, да? А уговор у нас с тобой был такой: если ты сумеешь месяц гонять ее на пастбище так, чтобы она ни разу не запуталась ногами в веревке, а ты ни разу не испугался, то она будет твоя. Правильно я говорю?

Лицо Маленького Пророка пылало, клетчатая рубашка поднималась и опускалась на груди так, словно он дышал с трудом. Он ничего не сказал, только кивнул в знак согласия.

— Так вот, — продолжил мистер Кейм, — удалось тебе не дать ей ни разу запутаться в веревке?

— Она ни разу н-не з-запуталась, — ответил Илайша, заикаясь от волнения, но немного осмелел и поднял глаза от пальцев своих босых ног, которыми прилежно разгребал траву.

— Пока все хорошо. Теперь о том, чтобы не бояться. Ты, кажется, уверен, что получишь корову, так что, я полагаю, ты ее ни капли не боялся, так? Честное слово?

— Я… я… только совсем чуточку. Я…

— Подожди минутку. Конечно, ты не говорил, что боишься, и не подавал вида, что боишься, и никто не знал, боишься ты или нет, но уговор у нас был не такой. Корова должна была стать твоей, если ты сумеешь месяц водить ее на пастбище и не будешь при этом бояться? Теперь признайся честно, ты боялся?