Давид Гроссман - Бывают дети-зигзаги

Но про этого Феликса я ничего не мог понять. Кто он? То он казался наивным, как младенец, — но вот он выглянул в коридор, бросил взгляд направо, налево, и это был взгляд профессионала, «тайного» до мозга костей, и мне вдруг пришла в голову дикая мысль, что, может, он когда-то был «их», был преступником, а потом перешел на нашу сторону. Почему бы и нет? У отца по работе каких только знакомых нет. С ним всегда здороваются на улице.

— Пойдем, господин Файерберг, — сказал Феликс, — мы должны уже идти.

— А почему вы зовете меня «господин Файерберг»? — спросил я. Меня это и смешило, и немножко раздражало.

— А как же тебя называть?

— Нуну.

— Ну-ну? — Он словно попробовал мое имя на язык. — Ну, ну… Я не могу называть тебя «Ну-ну», мы ведь еще не стали друзьями, верно?

— Почему?

Это, конечно, был глупый вопрос. Мы и вправду еще не друзья. Мне-то уже хотелось, чтобы мы считались друзьями. К чему тратить время на формальности? Феликс из тех людей, которым сразу начинаешь доверять.

— Но все называют меня Нуну.

— Ну, тогда я обязательно называю тебя «господин Файерберг». Когда бы я делал, как делают все другие? Боже упаси! Верно? — Он посмотрел на свое отражение в стекле и поправил галстук. — Может быть, когда мы станемся хорошими друзьями, я называю тебя, например, Амнон. Но и все. Слишком близко — нехорошо. Каждый человек нуждается, чтобы соблюдать его границы, верно? Так что пока ты называешься «господин Файерберг», а там будем смотреть. Хорошо?

Господин Файерберг. Ну ладно. В устах Феликса это звучит даже неплохо. У меня была учительница, которая называла меня так в классе — будто подцепляла мое имя щипцами. Но где она и где Феликс.

При воспоминании об учительнице во мне проснулось нахальство:

— А почему же тогда я называю вас «Феликс»? У вас разве нет фамилии?

Феликс повернулся ко мне с серьезной улыбкой:

— Это только для сейчас, пока мы не будем выходить отсюда.

— Откуда?

— Отсюда. Из поезда. Из паровоза.

— Как мы выйдем из паровоза?

— Ну, чтобы выходить из паровоза, надо сначала заходить в паровоза, верно?

Что-то белое и холодное порхнуло возле моего сердца. Коснулось его и растаяло. Я даже не понял, что это было. Какой-то трепет, похожий на сигнал тревоги, на предупреждение. Один болезненный спазм — и все, забылось.

Мы вышли из купе и зашагали в сторону паровоза. Феликс шел впереди меня, быстрый, напряженный, похожий на кота. Я все больше убеждался в том, что он «тайный». Он то и дело бросал по сторонам осторожные взгляды: явно прошел специальный курс, как быть телохранителем важной особы. На этот раз важной особой, судя по всему, был я, и приятно было идти вот так с ним рядом с непроницаемым лицом и представлять, как сейчас на меня решит напасть маньяк-убийца и Феликс бросится на него и уничтожит одним ударом. А я продолжу с равнодушным видом шагать и слушать восторженные приветствия и лишь брошу невзначай своей свите: «О, опять эти покушения. Как надоело!»

Напасть на меня попытался не маньяк-убийца, а хозяин черного цилиндра. Проходя мимо третьего купе, я заметил, что он встает, и разевает рот в немом крике, и поднимает руку, как будто хочет задержать меня. Я тут же понял: он сидел там и терпеливо ждал меня и думал, что я, наверное, больше не вернусь, что у меня не хватит смелости на эту игру, — и тут вдруг я появляюсь перед ним, но, к его изумлению, не спрашиваю, кто я, потому что уже обошел его и продолжаю игру без его помощи!

Феликс тоже его заметил. Одного резкого, как удар кнутом, взгляда было ему достаточно: он схватил меня за руку и быстро протащил мимо двери купе. Он действовал так решительно, с таким серьезным лицом, что я вдруг подумал, что, наверное, Габи с отцом придумали для меня не просто игру, полную сюрпризов, а какое-то важное и судьбоносное мероприятие, почти вопрос жизни и смерти.

Но долго раздумывать оказалось некогда. Не было даже секунды остановиться и понять, что творится вокруг, — с такой скоростью все происходило. Я оказался в конце коридора вне зоны видимости «цилиндра», хотя и не очень понимал, почему должен от него скрываться, почему Феликс не остановится на минутку и не объяснит ему, что господин Файерберг решил перескочить через один этап игры, что ж тут такого, господин Файерберг свободный человек!

Я оглянулся и не поверил своим глазам. Феликс стоял, наклонившись, возле двери третьего купе с серебряной цепочкой в руках. Вне всякого сомнения, это была цепочка от часов. Резким движением он оторвал ее от кармана и вместе с часами стал наматывать на дверные ручки. Пальцы его прямо-таки летали, карманник из него был бы отличный, мелькнуло у меня в голове, да может, он и был карманником, а я-то собирался его предостеречь! Я стоял там, не отводя от него потрясенного взгляда: он не испытывал совершенно никакого сочувствия к тем, кого запирал в купе, он только посильнее затягивал цепочку, губы его были сосредоточенно сжаты, и что-то жестокое было в нем сейчас, что-то от хищного зверя.

И мной овладела та же жестокость, белая и тонкая, похожая на шрам, она прорастала изнутри и заставляла так же сжимать губы, так же сосредоточенно и профессионально морщить лоб. Даже руки мои двигались, повторяя те же движения, издалека я чувствовал возбуждение и покалывание в пальцах Феликса, ведь еще недавно я держался за них…

Обитатели купе застыли, как зачарованные. Все они смотрели на Феликса, не веря своим глазам. «Черный цилиндр» так и остался стоять на полусогнутых ногах, не решаясь ни окончательно встать, ни окончательно сесть, и рука его замерла в воздухе, и рот стал похож на букву «о». Второй, толстый и лысый, смотрел на Феликса пустыми глазами, с глупой улыбкой, и на лице его было написано полнейшее непонимание. Из-за их спин выглядывала «бабушка Цитка» с поджатыми губами точь-в-точь как у нашей Цитки, но, в отличие от бабушки, не могла вымолвить ни слова.

Да и я не мог. В жизни я не видал ничего удивительнее: взрослый человек, почти старик, нарядный, воспитанный, вытворяет такое, за что меня бы точно выкинули из школы без права восстановления!

Да, пожалуй, это меня и удивило тогда больше всего: что можно быть как я, только взрослым.

Феликс не потратил на тех, кто в купе, ни одной лишней секунды. Закончил обматывать ручки, убедился в том, что двойные двери раздвинуть невозможно, схватил меня за руку и оттеснил подальше вперед по ходу поезда. И тут же блеснула в мою сторону быстрая улыбка, голубая молния:

— Все в порядке! Мы должны идти!

— Но как же те, кто в купе… они же не смогут…