Клара Ярункова - Брат Молчаливого Волка

Я выглянул в окно.

Сани двинулись, и венок задрожал. Яна уезжала. На таких санях тихо исчезала принцесса с далекого Севера.

Все молча стояли у террасы.

Только Янин отец, ее брат и мои родители шли за санями.

С ясного неба посыпался мелкий снег. Он покрыл Яну серебряными звездочками.

Я повернулся и кинулся к себе в комнату. Как давно я в ней не был! Как давно… Неужели все это было только позавчера?! Я оглядел комнату, тихую, убранную елку, на которой качались пустые бумажки, и не мог поверить, что прошло всего два дня, что за два дня может произойти столько страшных событий. Потом я медленно пересек комнату и улегся на свою постель. Я лежал, уставившись в белый потолок, и понемногу начал верить, что все страшное случилось не здесь у нас, а где-то в другом, злом мире…

В начале апреля Юле позвонили и попросили приехать в Бенюш присмотреть за больной сестрой. Утром я не пошел в школу. Отец повез Юлю, и мы с Габкой остались одни.

Я только успел закрыть дом и повесить Габе ключи на пояс, как наши псы стали принюхиваться и брехать. Я еще не успел посмотреть, в чем дело, как Габа вырвалась и, гремя ключами, кинулась вниз по дороге. На дороге из-за поворота постепенно появлялась старомодная лыжная шапка, затем выцветшая куртка, и, наконец, во всей своей красе показался дядя Луковец. Дядю Луковца я очень люблю. Знаю я его давно, но люблю только с сочельника. Ведь в ту ночь он пришел к нам в комнату. И сидел возле нашей мамы. Люблю я его за те слова, которые он тогда говорил, а главное, за то, что с той поры он захаживает к нам почти каждое воскресенье.

Сразу после Нового года наша мама заболела. Пять недель она лечилась в больнице и до сих пор поправляется в Бенюше. Уже и отец стал подумывать о том, что нам придется отсюда уехать. Ведь мы не можем жить без мамы. Только дядя Луковец постоянно твердит: подождите.

Габка кинулась к дяде Луковцу с такими горячими объятиями, что он едва удержался на ногах. А наши собаки чуть не разорвали его от радости. Вся эта группа медленно приближалась к дому. Вид у них очень смешной. Каждую минуту они останавливались, сбившись в запутанный клубок, потом опять расходились и продвигались на несколько шагов вперед.

Я хорошо помню, как тогда ночью дядя Луковец говорил маме, что никто его не любит. Может быть, раньше это и было так, но теперь все изменилось.

— Добрый день, хозяин, — подал мне руку дядя Луковец, и в голосе у него не было насмешки.

Я заметил, что стою на том самом месте у террасы, где отец обычно встречает туристов, и ответил голосом отца:

— Приветствую вас. — И, как отец, прикрикнул на Стража и Боя, чтобы не приставали к гостю.

— Ты чего это, — обиделась за собак Габа, — раскомандовался? Знай, что я остаюсь дома! Я не пойду с тобой ловить рыбу!

Я так на нее разозлился, что, не будь дяди Луковца, честное слово, она бы у меня заработала. Так мне и надо. Ведь знаю ее как облупленную и все-таки не могу сдержаться и все ей выкладываю. Вот и получаю по заслугам.

«Какую рыбу?» — хотел я ей сказать, чтобы навести тень на ясный день, но дядя Луковец сам пришел мне на помощь. Снял шляпу, вытер лоб платком и сказал:

— Надеюсь, ты дашь мне бутылку пива, хозяин, а может, я ошибаюсь?

— Конечно, дам, — поспешил я ответить и кинулся за Габой, чтобы забрать у нее ключи.

— Постой! — закричал мне вслед дядя Луковец. — Напьюсь-ка я лучше воды из ручья. Мне и пива-то не хочется. Не буду задерживаться, заберусь на гребень, а потом посижу у вас. Ладно?

Я оставил Габу в покое и вернулся к нему.

— Вы тут пока делайте свои дела, — продолжал он, — а под вечер я приду. И заночую у вас.

— Хорошо, — согласился я, — я протоплю для вас третий номер.

Он всегда останавливается в третьем номере.

— Зачем, — махнул он рукой, — уже тепло, не надо топить.

Все равно я протоплю. Ночи еще холодные.

Я смотрел ему вслед, пока он не скрылся в лесу. На вершину он все равно поднимется во что бы то ни стало. Он должен убедиться, что в горах ничего не меняется, что они всё так же стоят на своем месте и будут там стоять вечно… «В этом и есть истина», — сказал он той ночью.

Горы и правда стоят на своем месте — тут дядя прав. Но что в них ничего не меняется, он ошибается. Например, ручей, недавно еще тихий и засыпанный снегом, сейчас шумит и ревет, покрытый пеной. Вдоль него вылезает из земли розоватый горицвет; стебли пока еще голые, без листьев, но сильные и высокие.

Я срезал прут, привязал к нему леску с мушкой на крючке и медленно направился вдоль ручья искать те места, где ловил рыбу Вок. Следом за мной, но на почтительном расстоянии, брела Габулька. Шла она тихонько, придерживая ключи рукой, и у меня, к сожалению, не было повода прогнать ее…

Она взвизгнула от радости, когда я бросил к ее ногам первую форель. Мы оглушили ее ударом о камень, продели сквозь жабры веточку и отправились дальше.

Через час, когда мы уже поднимались вверх по дороге, на нашей ветке болтались двенадцать форелей. Четырех маленьких я выпустил обратно в воду.

— Давай их зажарим! — прыгала вокруг меня Габка. — Обваляем в яйце и сухарях. Ой, как вкусно!

Я сказал Габе, что жарить форель не умею. Запеку ее в духовке, посолю, и все тут. А если в чулане найду масло, можно будет заправить маслом.

— Надеюсь, ты не забыла наш уговор?

— Я? — оскорбилась она. — Смотри сам не забудь.

Ну что мне с ней делать! Я ведь знаю, что она меня выдаст.

А отец больше всего ненавидит, когда мы браконьерствуем у ручья. Форель он ест с удовольствием, но не выносит, когда мы ее ловим. Мне попадает, тут же влетает, если я осмеливаюсь приблизиться к ручью. И от Вока я немало натерпелся за рыб. Раньше Вок и не заметил бы, что я возле ручья. С Нового года он уже несколько раз приезжал домой, но ничего, что интересовало его раньше, теперь не занимает.

Мы открыли дом, оставили собак на улице, чтобы они предупредили об опасности, и я принялся чистить рыбу. Габка все время приставала, чтоб мы ее зажарили. Я сказал, что в чулане нет ни одного яйца. Тогда она надела мамин фартук и отправилась искать яйца в гнездах. Куры у нас какие-то ненормальные. Как только наступит весна и сойдет снег, они уже несутся не в сарае — в ящиках, выстланных сеном, — а в самых несусветных местах по всей округе, и знает эти места одна только Габа.

— А если найду яички, поджаришь рыбу? — вернулась она из коридора.

— Ладно, найди. Потом увидим.

Конечно, не поджарю. А если ничего с духовкой не получится, тогда из яиц можно будет сделать яичницу.

Я уложил вычищенную рыбу на противень и положил на нее куски масла. Форель у нас светлая, серебряная, с красными точечками. Наверное, потому, что и в ручье вода серебряная. Отец как-то купил в Быстрице такую темную форель, что я просто представить себе не могу, в каком же ручье она жила.