Людмила Матвеева - Мы в пятом классе

— И мальчики? — спрашиваю я.

— Мальчики? — В глазах у Оли загорается интерес. — Мальчики не все. Некоторые мальчики хорошие. А есть такие, мы с ними вообще не разговариваем.

— Отчего же?

— Хулиганы, — пожимает плечом Оля.

— Максим, например, — спешит наябедничать Люда.

— При чём здесь Максим? — вдруг сверкнула глазами Оля. — Максим очень способный. Он рисует и фехтованием занимается, у него второй юношеский разряд.

— Максим не хулиган, — говорит Оксана, — он просто очень активный и энергичный, правда, Оля?

Лариса говорит:

— А вообще у нас мальчики какие-то все грубые, с ними дружить невозможно.

— Грубые? — Я не могу поверить, что она в самом деле так считает. — Володя, Серёжа, разве они грубые? Хорошие живые мальчишки.

— Вы их ещё не знаете, — твёрдо заявляет Оля. — Мне Галя из параллельного класса рассказывала, они со своими мальчишками и на каток ходят, и в музей. И просто так гулять. Вместе, представляете? А наши…

Девочки недовольны мальчишками и считают, что им не повезло. Они думают, что только в их классе мальчишки дерут девочек за волосы и не хотят ходить с ними на каток и просто гулять. А я почему-то думаю, что Галя из параллельного здорово умеет сочинять.

Мы пьём чай, едим ореховый торт. Потом Оля говорит:

— По музыке много задали. А ещё заметку надо сегодня написать.

Оля берёт со шкафа оленьи рога, приставляет их ко лбу Ларисы и протяжно мычит:

— Му-у-у!

Лариса недовольна, отворачивается, но молчит.

— Вы наших мальчишек в книге протащите как следует, вдруг говорит Оля. — В классе должна быть дружба, а они с нами не хотят дружить и обзывают ябедами.

— И подлизами, — добавляет Оксана.

После этого они уходят, вежливо попрощавшись, точно так, как учили мамы. Люда в дверях говорит тоненьким деревенским голоском:

— Извините, если что не так.

Глаза у Люды честные, ни малейшего лукавства. По опыту знаю: люди с такими глазами умеют притворяться.

За гаражами было сумрачно, грязно, пахло краской, бензином и кошками. Валялись мятые консервные банки, пакеты из-под молока. Зато здесь никого не было, ни одной живой души — никто не ходил, никто не подглядывал, никто не спрашивал, почему здесь бродят девочки, о чём тихо переговариваются, что хотят найти в этом мрачном закутке огромного двора.

И ветер, который на проспекте продувал куртки насквозь, здесь притих.

Глухая стена из серого кирпича справа, а слева — гаражи. Впереди идёт Оля, за ней — Оксана, а Лариса позади. Люда не пошла, у Люды бабушка приехала из другого юрода. Лариса думает, что никакая бабушка на самом деле не приехала, просто Людка хитрее всех.

Лариса всё время отстаёт, ей так хочется повернуть назад. Но как повернёшь назад, когда другие идут вперёд?

Лариса боится этого тёмного ущелья между стенами. Она боится, но не хочет, чтобы Оля и Оксана знали об этом. Ей совсем не хочется искать место для штаба, но сказать об этом нельзя, потому что у девчонок такой вид, как будто им позарез нужно место для штаба и жить без этого штаба они не могут. А как жили до сих пор? Это совершенно неизвестно.

— Оля, правда здесь интересно? — дрожащим голосом говорит Оксана. — Никто не ходит, и мальчишки ни за что не догадаются, правда?..

— Тихо! Может быть, они за нами следят, — обрывает её Оля и продолжает пробираться вперёд. — Опять отстаёшь, Лариска. Лучше бы дома сидела.

Лариса догоняет их. А если честно говорить, она бы с удовольствием сидела бы дома. Хорошо дома. Лампа горит, мама на кухне готовит котлеты или жарит рыбу. На подоконнике стынет компот из яблок, на всю квартиру пахнет яблоками, садом, летом. А здесь холодно, темно и сыро.

— Лариса! Оля, она опять отстаёт, — говорит Оксана, и Лариса опять их догоняет.

Между серой кирпичной стеной и гаражами места совсем мало, девочки идут боком, вытирая куртками стену.

Вдруг Оля останавливается:

— Стойте! Смотрите!

Старая лестница, заляпанная краской, была прислонена к задней стенке гаража. А там, наверху, на крыше гаража, на фоне тёмно-серого неба, была маленькая будка. Чердачок. Тёмное круглое окошко. Тёмные доски.

— Видели? — Оля остановилась, задрала голову и не сводит глаз с этого чердачка.

Оксана и Лариса замерли рядом.

— Оля, что там? Как ты думаешь? — спрашивает Оксана.

Лариса ни о чём не спрашивает и молча ждёт, что ответит Оля. Что там? Кто там? Лариса чувствует, как по спине проходит колючий холод. Это, наверное, и называют мурашками и ещё — морозом по коже.

Оля не боится ничего. Она отвечает твёрдым ясным голосом:

— Сейчас посмотрим.

Оля ставит ногу на нижнюю ступеньку лестницы и начинает подниматься. Лестница скрипит, качается. Но Оля не замечает этого. Она лезет вверх. Оксана двумя руками схватилась за лестницу.

— Оля, я держу, не бойся, — сказала она. — Ты фонарь не забыла?

— В кармане, — ответила Оля и стала подниматься выше.

Оксана держала лестницу, но она всё равно ходила ходуном, потому что была очень расшатанной. Лариса стопа рядом и, не отрываясь, смотрела на Олю. Вот Олины ноги в серых сапожках остановились и дальше не лезут. Наконец-то. Может быть, Оля передумала? Может быть, до неё дошло, что там, наверху, пусто и страшно? Что старая лестница может не выдержать, и тогда Оля грохнется с порядочной высоты прямо им на головы. Сообразила, не лезет дальше. Вот сейчас спустится и скажет:

«Ну его в болото, этот штаб. Что мы, без штаба не обойдёмся?»

Ларисе уже кажется, что она почти слышит эти слова. Но нет, не говорит Оля этих слов. Помедлила немного и карабкается дальше. Вот уже последняя ступенька, Оля шагнула на крышу гаража — зазвенело железо под её шагами. А потом её силуэт появился на фоне круглого окошка чердачка и пропал.

Максим удивляется — почему его мама всегда спешит.

Вот она быстро надевает пальто, кидает в сумку складной зонтик и журнал, чтобы читать в метро, а сама быстро говорит:

— Максим, папа звонил из Парижа, тебе привет. Он спрашивал, не пропускаешь ли ты фехтование. Ты не пропускаешь?

— Что ты, мама! Фехтование — это блеск! Раз-раз! Брык! Привет! — Максим мечется по крошечной передней и делает выпады.

— Ну хорошо, хорошо. Помни: фехтование — спорт смелых.

— Да, мама, я помню.

— А рисование — искусство тонких натур.

Это не совсем понятно, но Максим соглашается. Тонких так тонких. Мама застёгивает «молнию» на сапоге.

— Ага, тонких натур. А в бассейн, значит, можно не ходить?

— Это ещё почему? Бассейн — это закалка. А станция юных натуралистов — гуманное отношение к животным. Ни чего нельзя пропускать.

Максиму жалко маму. Она воюет, чтобы у Максима не было свободной минутки. Мама и папа считают, что тогда Максиму в голову не полезут лишние мысли. Но мысли — не такое простое дело. Для всяких мыслей почему-то время находится.