Ирина Костевич - Предатели

Еще раз лезу в свой ящик на мэйле. От папы письмо свеженькое. «Кисонька, будь осторожна…» (Буду) «Кисонька, не пускай маму…» (А мама и не может) «Танечка, я очень сильно по вам всем соскучился и всех вас люблю!» (Ты знаешь, папа, а я ведь тоже по тебе соскучилась. Как ни странно. По твоей заботе и занудству. Но без тебя жизнь утрачивает стабильность. Сначала это весело, потом страшно. Только здесь я стала лучше тебя понимать.)

Конечно, ничего такого я папе не отвечаю в письме. Отделываюсь стандартным набором фраз. Я стесняюсь писать папе всерьез. Но думаю именно так. Еще папа написал, что Калининград — «городской город», и люди здесь в массе своей цивилизованные, то есть умные, симпатичные и воспитанные. Папа работодателю понравился, и работу он обещает, но очень мало сможет платить. «Ты согласна жить скромнее по деньгам, но зато в России?»

Тут идет опять целый абзац всяких нравоучений и советов.

Но если я напишу, что несогласна, это что-то изменит? И не в деньгах тут дело. Сейчас, отсюда, мой город кажется мне идеальным. Там было все. Маме бы уже давным-давно вызвали врача, начали лечить. Борька бы уперся со своими таэквондистами в горы, принес бы мне потом цветы, как в прошлом году. А я все каникулы напролет гуляла бы, ходила в кино, с друзьями встречалась. Может, парня бы встретила своего. А теперь не встречу… У нас там уже тепло, и грязищи такой никогда не бывает. Наверное, весь город в бело-розовой пене цветущих деревьев стоит, и еще — в нежной зеленой дымке молоденьких листиков. Фоном — ледники в горах. Чудо. А что толку от здешнего свежего воздуха? Больше-то и нет ничего. Только самолеты в небе ноют-завывают, то ли восхваляя, то ли оплакивая технический прогресс, случившийся в остальном мире.

Как я в библиотеке ни старалась, но к обеду дел там не осталось никаких. Соединение еле живое, кино не посмотришь, музыку не послушаешь, чтобы что-то скачать — и речи нет. Так что я даже все михаиловы брошюрки перечитала о памятниках андроновской культуры, что неподалеку от поселка остались. Их-то мама и называла «татарскими могилками». Выходит, и не татарские они — а каких-то европеоидов, селившихся здесь ужас как давно. Михаил, оторвавшись от своих научных изысканий, разгорячился и стал доказывать кому-то (в моем лице), какое огромное значение производимые здесь раскопки имеют для науки. Прервал его разглагольствования звонок мобильного. Быстро перестроившись из непризнанного гения в более-менее нормальное существо, историк кротко пообещал «сейчас, сейчас» и без паузы оправил меня домой. Одну!

— А там у вас собака! И я дорогу не помню.

Но Мих Михыча это ничуть не тронуло.

— Матери моей скажешь, сегодня не приду.

— А вы куда? На раскопки, наверное?

— Таня, иди домой. Пожалуйста!

И меня без лишних разговоров выставили из школы. Никакого уважения к девушке!

На улице было все так же безлюдно. В сапоге тихонько хлюпало — но я выбирала места посуше. Кажется, в окнах нет-нет, да мелькали чьи-то лица. Но вполне возможно, что мне это казалось. Возле «маминой» двухэтажки пролетевший мимо мотоциклист обдал веером ледяной грязи. Вот сволочь!

Небо было синим-синим, злорадно чирикали всякие мелкие пернатые, издали доносилось «куу-кук» самца кукушки. Мама говорила, что кукух правду про «сколько жить осталось» никогда не скажет.

— Кто это тебя, куколка, так опарашил? — тетя Надя и на улице не стесняется интересные вопросы задавать. Громким голосом.

— Мотоциклист. И не куколка Вам я.

— Откуда? У наших и мотоциклов ни у кого не осталось. Последний вон у Амангельды завалило, когда после взрывов гараж рухнул. А куколка — это, в смысле, бабочка. Недоделанная, пока что.

— Вру я, что ли, про мотоцикл?

— Проездом какой орел, надо думать. А Мишаня сам где?

— Он ночевать не придет. Просил сказать Вам.

— Эту Всерождествениху я… Куда пошел, сказал?

— На раскопки, что ли… Я не поняла.

— Ой. А я уже три года, как не поняла. Ладно, рано тебе.

Говорит загадками тетя Надя, ну и пусть. Не дождется, чтобы мне их разгадывать захотелось. Главное, вовремя встретилась и до дома довела. Кобеля своего злого в будку загнала.

Дома были только мама с Лизонькой. Обедом даже не пахло.

— Света нам сюрприз готовит, — усталым от боли голосом сообщила мама. — Но она позже придет. А на обед просила «Доширак» заварить.

И вот тетя Надя, та самая беспардонная Надежда Ивановна, что вчера костерила меня на чем свет стоит за бесхозяйственность, ни слова не говоря, кротко отчаливает на кухню. Нет в мире логики и смысла…

— Тебе хоть легче становится? — протягиваю маме письма.

— На пару миллиметров в день. Утром просыпаюсь, и почти незаметно, но легче. Не представляю, как ехать. Чуть пошевелюсь — боль дикая. Кисонька, а ты, случаем, не глянула в Инете, как меня лечить?

— Да как-то в голову не пришло. Прости, мам.

— А. Ну, конечно, конечно. Ну, все, не отвлекай, читаю.

Судя по тому, что мама, тихонько смеясь, повторяет вслух «дома, построенные по жилищной программе Гитлера» и «слышны крики аистов, строящих здесь гнезда», начала она с папиного письма.

А потом она стала читать письмо, присланное ей ее тетей, и расплакалась.

— Болит так?

— Если бы только это.

— Мамочка, ты извини, что я не посмотрела, как тебя лечить. Это не потому, что я тебе не сочувствую. Просто… ты же обычно самостоятельная, я привыкла…

Но мама не отвечает и плачет. Взахлеб. На шум прибегает тетя Надя. Мама сует ей письмо. Ага, а мне вроде и не надо, да? Я, значит, опять тут левая!

Встаю и демонстративно ухожу. В принципе, уйти я хочу на кухню, но как-то так выходит, что застываю в темном коридорчике, за занавеской. Да, опять подслушиваю. А что делать, если правды от них не добьешься?

Слышу мамино сморкание, потом вступает Надежда Ивановна:

— А ты будто и не знала? Нет? Ну и мамка у тебя — Штирлиц, не баба! И никогда вам с сестрой ничего не говорила? Вот женщина! И ты думала, что это Верка папку вашего бросила? Да тут весь поселок гудел: Игорек влюбился. При жене-красавице и двух дитях. Вот такой вот Ёперный театр… Её Татьяной звали. Девка так себе, конечно, не матери вашей чета. Белесая, мосластая, мелкая… Правда, пела отлично. Танька его на порог не пускала — на фиг ей нужен Игорек этот худосочный, ты уж извини за папку своего. А он — как приворожили. Потом она перевелась на Дальний Восток, так этот и туда за ней поперся.

— Так папа нас жить в Благовещенск звал… из-за нее, что ли… — хлюпает носом мама.

— Таскался за ней по всему Союзу, готов был и в тундру, и в тайгу… Татьяна не знала уж, как отвязаться. Потом замуж, что ли, за кого-то вышла. А Вера наша — вас в охапку, да к родителям, куда еще. Тут не смогла оставаться, стыдно ей было.