Ирина Костевич - Предатели

Эх, Леша-Леша! Прошло три дня, но я о тебе вспоминала всего несколько раз, и то по привычке. Значит, и не любовь это была, а так, пустые мечты. «Прелесть» — как моя мама выражается, когда вспоминает, что православная. «Прелесть» — от слова «прельщение». Нечистый прельщает род человеческий, чтобы люди не делами реальными занимались, а тратили силы и время на мечтания. Вот положено в пятнадцать или шестнадцать лет быть влюбленным — и хоть ты тресни, в кого-никого, а влюбись! И ходи, думай, вздыхай, подруг терроризируй… Такая мода. Не знали бы, что положено влюбляться — может, другими б делами занимались спокойно. И я этой хренью страдала столько времени! Могла бы язык иностранный выучить, или фильм, например, снять, и прославиться, и тогда бы этот Леша с его распрекрасной шеей… Тьфу, опять!

А еще мне холодно и тоскливо очень. Но я все равно буду сидеть здесь. Холодно снаружи и на душе тяжко, и пьяная перебранка доносится с конца улицы — как в тот вечер, когда мы только приехали. А еще — коты орут и много звезд сверху. Небо ясное, ни тучки не видно. Есть во всём этом своя гармония. Даже если тебе лично плохо. А любая гармония — это уже в кайф.

Сколько же еще мы будем сидеть тут, как в тюрьме? И я плетусь сперва в душно-душистый сумрак бани, — умываться, а потом в духоту приютившего нас дома. Незабудки на выношенной простынке уже не умиляют, как в первый вечер — напротив, уныние нагоняют. Долго на них еще придется смотреть? Борька отрубился, Светик в айфон уставилась, мама то ли спит, то ли думает о чем-то. Разговаривать не хочет. Хозяев не слышно. Как же все нелепо… Буду спать.

Шью бегемотиков. Если вам так повезло, что каникулы вы пересиживаете в некоей дыре, по недоразумению именующейся «маминой Родиной», знайте: пошив бегемотиков — это точка невозврата. Коли плоды рук ваших понравятся, жить вам здесь вечно… Кто же отпустит такого ценного специалиста? Когда сточится эта иголка, нестареющая Лиза подаст мне следующую. Так и будет сидеть рядом, пуская от излишней концентрации внимания слюни и шмыгая носом. Ей торопиться некуда — она в одной и той же поре навсегда. «Детство — это лучшее время жизни» — и так ведь считают многие. А если вечное детство — как проклятие? Потом Лиза позовет других детей — и им тоже надо будет сшить бегемотиков. Потом родятся и подрастут следующие… А я все буду шить и шить, и стану бессмертной — абсолютно себе не в радость. Прокалывая туповатой иголкой грубый брезент (на бегемотика пошел советский рюкзак), исподтишка рассматриваю свою «девочку». Большая, одутловатая, неуклюжая растрепа. У нее и характер не очень — чуть что капризничает, ноет, злится. Хочет, чтобы все было «как здесь!» Как в журнальчике, где нарисован ее кумир. Детского обаяния в Лизе ни капли, зато детской дурости и самоуправства хоть отбавляй. Я было взялась шить бегемотика из ткани в горошек, но Лиза взбеленилась, грозно засопела и, вырвав ткань из-под ножниц, выкинула за дверь.

Да, мне страшно. И шью я безо всякой охоты — лишь бы отвязаться. А мама со своей лежанки радуется. Ей кажется, я совершаю богоугодное дело. Взялась даже помогать, сшитые детали выворачивает. Сдается, моя добрая мама чувствует перед подружкой далекого детства вину: не она оказалась в этот буран там, вместо бедной Лизоньки.

Наполовину прошел четвертый день здесь. Еще из хороших новостей: мама впервые встала. Окно комнаты, где мы все обретаемся, дарит чудный вид на места маминого детства: кусок забора, мокрого от дождя, и ветки.

— Тань, ты мне, может, сфотографируешь немножко улицы? — даже мама отдает себе отчет, что «Панорамы» Яндекса сюда не придут еще тысячи лет.

— Под дождем, что ли?

Маму таким аргументом не проймешь.

— Дождь — это чудесно… — раздумчиво произносит она.

— А a тебе зонтик подержу! — Борюсик оторвался от телевизора. Светка — та не оторвалась. И головы не повернула.

— Вот прямо подержишь, и все? И прямо вот воду лить на меня не будешь, пакостить, в лужи прыгать? Позорить меня перед всеми…

— На фига? — Боря искренне удивлен.

Может, подменили нам парня?

— Действительно… И зачем все эти годы ты… Ну, ладно, пойдем, посмотрим.

Съемку будем производить на мобилу. Нормального фотика у меня нет. Потому что, напомню: «Все купим там, в контейнере разобьется». Будто я фотоаппарат не могу с собой в самолет взять.

Братец опять неплохо освоился. Даже пса в будку затолкал, пока я мимо торопилась. Борька повел меня «в центр», командуя навигаторским тоном «прямо» или «направо, еще 80 метров». Идти оказалось ближе, чем мы тогда, ночью, топали. Время от времени останавливаемся, нудные ободранные окрестности щелкаем.

Площадь асфальтированная, но вся в ямках, трещинах и лужищах. А вот и знакомый клуб, дальше — магазин, следом — дом с государственным флагом у входа, надо думать — местная власть там обретается. Рядом вывеска «Полиция». Да это все ерунда, не на то мы обратили внимание. Там, возле полиции, под навесом байк стоял. Серьезный. Красивый. Грязный, как я не знаю что. Со смешно вылупленными глазами-фарами.

— Ух, ты! — и это мы с Борей выдохнули. Подошли ближе сфотографировать такое сокровище. Дождь сразу кончился, как на заказ. Борька головой повертел, назад на пару метров отбежал: «Льет! — кричит мне. — Нисебефига, мы сейчас границу дождя нашли!»

Тут из дверей администрации вывалилась толпа каких-то местных. Мелкие, шумные, черноголовые. Только один среди всей толпы рыжий. И куртка кожаная на нем не такая, как у остальных. Но тоже мелковатый. Рот до ушей, улыбается то и дело. Его дергают: «братан, братан…» Чего он им сдался всем? А, понятно. Обступили мотоцикл, рыжий что-то объясняет, руками машет.

Борька вслушался:

— Что, по-английски, что ли?

— Самое то, Борюсик. Чего б им здесь и не поговорить по-английски. Вон и Биг-бен уже из тумана проглядывает.

— Не, ты прикинь: они по-английски говорят, честно! Сама послушай!

Подходим ближе.

— Э, братан, жрёт сколько, а? — Задавший вопрос джигит энергично тычет кулаком в бок другого такого же, но еще мельче: — Чё стоишь, переведи!

О, как это по-английски! Заседание клуба джентльменов.

Но вдруг доносится, пусть и коряво, однако точно на английском:

— … Сколько бензина берет мотоцикл?

Тут же, с характерными завываниями и, на мой слух, вообще безупречно, рыжий парень отвечает, сколько. И потом:

— А где у вас тут кладбище?

— Мазар, что ли, спрашивает? — переводчик оглядывается на остальных.

Иностранец показывает жестами. Получается что-то знакомое.

— А, татарские могилки. Не проедешь там сейчас. И пешком не пройдешь — увязнешь. Гадюки просыпаются. Жаман! Плохое сейчас место! — говоривший джигит даже заматерился — вот до чего место плохое, выходит.