Ирина Костевич - Предатели

И тут Михаила понесло по узкой и опасной колее межнациональных отношений. Видимо, тема была для него столь болезненной, что он даже забыл о своем академическом стиле:

— Так вот, какого же нам здесь вещают о коренной нации и навязывают свой язык, когда коренными являются совершенно другие люди, к казахам отношения не имеющие?

Брадан послушал-послушал, протянул «а-а-а» и неожиданно спросил:

— И почему это важно?

— Но вот же доказательства! — испуганная энергичным жестом Михаила гадюка на всякий случай зашипела, вскинув приплюснутую головку.

— Доказательства чего?

— Да что здесь европеоиды жили!

— Ну и что?

— Мы — европеоиды! Мы! — Михаил смотрел на ирландца, как на идиота.

— Ты хочешь здесь жить? — Брадан повернулся ко мне.

— Нет. Совсем не хочу, — меня аж передернуло.

— Я — тоже. Хотя… место красивое. — Он мечтательно обвел глазами бескрайний простор. Потом стал объяснять историку, как маленькому:

— А вы хотите здесь жить?

— Я здесь живу!

— Так хотите или нет?

— Хочу.

— Хотите жить и живете. Все замечательно. И в чем проблема?

— Так мне эти… доказывают, что я тут — не по праву, пришлый. А это они сами.

— Вы родились здесь?

— Здесь.

— А «они»? — Брадан состроил смешно-страшную рожу и с сардоническим видом пошевелил пальцами, как будто речь шла о космических захватчиках.

— И они — здесь.

— Зачем вы спорите?

— Я не спорю, я отвечаю исторически неопровержимыми фактами. Тут европеоиды лежат, понимаете? А они — он кивнул в сторону поселка — монголоиды. Это они пришли. И понятно откуда, судя по названию расы. Их предки пасли табуны в необъятных полупустынях на востоке. Да-алеко отсюда. В Монголии.

— А лично ваши предки? Откуда приехали?

— Мои? — Михаил растерялся. — А причём тут лично мои? Мои в столыпинских вагонах, из Латвии… это по отцу. А мама — сибирячка. Но я выступаю, как представитель белой расы.

— И вот все вы оказались здесь, — Брадан, хоть и выслушал мой перевод, продолжает мысль, не отвлекаясь на реплики. — И что делить? Вы что тут — пашете, сеете? Вам лично нужны эти акры или как у вас это называется?

— Гектары. Нет.

— Тогда что? Вы эту землю любите?

— Это личное слишком. Ну, люблю. Люблю. И не дам себя отсюда выжить.

— А «они» любят?

— Любят.

— Так и любите вместе. Надо уважать чувства других. Вон места сколько. Это же не женщина, чтоб ее делить нельзя было. Хотя некоторые… — Брадан засмеялся и махнул рукой. — Но это не для меня.

— Это они, они хотят любить ее без меня! Но я им не дам, не дам! Это же варвары, они все развалят! Уже развалили.

Господи Боже, а Михаил не только историк, но и маньяк, по ходу.

— Империи больше нет, — Брадан развел руками. — Как вы еще не привыкнете? Ирландию тоже не смогли скушать. Жили бы спокойно. Тем более, кто здесь сейчас рудниками владеет? Американцы, наверное?

— Нет. Австралийцы с израильтянами.

— Ну, вот и ответ.

— Это моя земля, и я докажу! — Михаил даже ногой топнул. Впечатлительная гадючка все же кинулась спасаться под камень.

— Не тем доказываете, — улыбнулся Брадан.

Я перевела.

— Своим умом дойду, — буркнул историк. — Никого не держу, обратный путь найдете.

Брадан как ни в чем не бывало напоследок щелкнул отвернувшегося Михаила на фоне каменного цветка.

Ну, нормально? Я уже собралась с ирландцем спокойно в поселок топать, а он вдруг меня за плечи взял, развернул к себе и в глаза заглядывает: «Тебя ангелы проводят и оберегут. Я вечером за тобой заеду. Мне сейчас очень надо уйти!» Все! Включил какое-то свое ускорение — через три минуты будто и не было. Но как сказал-то! Нежно-нежно. А как смотрел! Тогда зачем убежал?

К Михаилу возвращаться охоты не было никакой. И я тихонечко пошла себе по этой вселенской грязи выгона, блестевшей на весеннем солнце. Зыбкими островками высились коровьи лепёхи. Зато птицы вокруг распелись — как в райском саду.

В степи, кажется, за час намного прибавилось зеленого цвета. Много света, тепло, ветерок ласковый — и вот все это резко сменяется на холод, сырость и тьму надеждиного дома. Нет, минут через пять, привыкнув, понимаешь, что не так здесь и плохо, в помещении. И не темно, в общем, и сырость условная. Но разве сравнить с тем, что вне дома? Там — весна. А здесь — быт. Чувствуете разницу?

А может быть, дело и не в атмосфере. Возможно, мрак, сырость и прохладу в дом принесла с собой очень плохая новость. Впрочем, для Светы это уже не новость. Она об этом еще вчера узнала. Вот и закрылась на полночи в бане. Плакала. Ни с кем не делилась. А мы, бесчувственные, даже не заметили ничего. Мало ли зачем Светика в баню понесло?

Сейчас она уже не плачет. Сидит на свернутом матрасе, отвернувшись к окну. Плечи вперед, спина круглая. Даже не шевельнется. Борька рядом примостился, глядит сочувственно, тоже молчит. Мама по комнате ходить пробует, ковыляет кое-как, помогать не разрешает.

А новости такие: светин папа попал в кардиологию, их квартиру будут продавать за долги, а тётя Ира встретила на родине первую любовь и, пока наладится личная жизнь, предложила «хазбенду» отправить детей пожить у ее родителей в уральской деревне. О чем Свете по телефону и сообщила: «Денег-то все равно у него теперь нет! А там воздух свежий, экология». Ванечка, Светкин братец, уже там. И ждет — не дождется любимую сестричку.

— Света, а ты хоть с дедушкой-бабушкой знакома? — спрашивает мама.

Светка бурчит «колхозпаи» и качает головой. Опять замирает.

— Может, еще папе позвонишь?

Света плачет, плач переходит в крик:

— Я его не брошу, не брошу! Сука она, сука поганая!

— Света, так нельзя!

А она сидит, прижавшись щекой к своему айфону, и слушает. Нам тоже хорошо слышно — гудки, гудки, гудки. Длинные гудки. Не берёт светин папа трубку.

— Мама, а вы с папой точно не разведетесь? Никогда-никогда? — мы втроем на кухне, Света спит в зале. Борька пытливо смотрит на маму, опять, как попугай, повторяет: — Точно не разведётесь?

— Мы всегда будем вместе, не бойся.

— А у Светы они, может, помирятся?

— Не лезь в чужие дела, детка. Хотя, мне бы очень хотелось, чтобы помирились. Когда все вместе, это так хорошо. Вы тоже не разводитесь, когда семьи заведете.

— А ты папе звонила сегодня? Что говорит? — Борька очень тоскует по папе. В отличие от меня. Мне нормально. Если бы он был рядом, меня дальше калитки не пустили б.

— Он на день позже домой прилетит, чем мы. Сказал, что уже квартиру приглядел. В старинном доме. Кажется, 1895-го года постройки. Памятник архитектуры.

— Ни фига себе! Вот пацанов приглашу… Фу, блин, их же там не будет… фу. Ну, зачем мы уезжаем! — Борькина рожица моментально мрачнеет.