Януш Домагалик - Принцесса и мальчишки

— Это недопустимо, — начал он, с каждым словом воодушевляясь все больше и больше, — это недопустимо, чтобы три человека, да еще из старшего отряда, три часа…

— Что ты заладил: «три» да «три»… — прервал его Эдек Павлицкий. — Говори, что с ними делать, и побыстрее, времени жалко…

Богдана не любили именно за эти его речи. Не умел он говорить просто, всегда речь толкал. И в школе тоже. У директора нашего, что ли, научился? Были они у него на все случаи жизни, но никого, кроме самого оратора, не трогали. Вот и сейчас Богдан собрался заняться своим любимым делом, но Эдек быстро спустил его с небес на землю.

— Братан-то у тебя ничего, — шепнул я Яцеку, — смышленый пацан…

— Ну, так какие будут предложения? — снова спросил командир.

— А чего их наказывать? Все днем работали, а они загорали. Пускай теперь повкалывают… — предложил кто-то из вожатых.

— Согласен, — встрял Богдан. — И ужин не давать. Пусть поголодают немножко.

— Идиот! — сказал я громко, а Яцек Павлицкий сплюнул.

— Тихо! — крикнул командир. — Кто сказал про ужин?

— Я… — Богдан стоял с видом человека, оскорбленного в лучших чувствах. Он был уверен, что сказал то, что требовалось.

Но наш командир недаром был когда-то моряком, и в таких вот ситуациях это было особенно заметно. Он подошел к Богдану и посмотрел на него так, как будто в первый раз увидел.

— Ты у них, кажется, вожатый? Значит так: возьмешь у начальника лагеря пилу с ведрами, захватишь этих троих и отнесете все в лесничество. В прощальном костре участвовать не будете. Все ясно? Шагом марш!

Вот так все кончилось. И лучше и хуже, чем я думал. Лучше, потому что не пришлось слушать нотаций. А хуже… потому что до лесничества пилить в одну сторону три километра, значит, в обе — шесть. Вечером в горах это займет не меньше двух часов. И это когда все будут у костра балдеть… А ночью нам в караул.

Мы приуныли и стояли, не зная, что предпринять.

— Пошли, что ли, за ведрами, — предложил Богдан.

— Да иди ты… — не выдержал я. — Мы на кухню… Подкрепиться не мешает.

На кухне дежурил сегодня младший отряд Эдека Павлицкого. Значит, точно не овсянка. Кашу спалить проще всего — это они в первые же дни с успехом продемонстрировали. С тех пор начальник лагеря давал в их дежурство продукты более легкие для приготовления.

— Опять небось гороховый суп? — спросил Анджей, подходя к котлу.

— Обижаешь!

— Значит, гуляш, — сказал я. — Весь вопрос, из чего…

— Все в норме! — вступился за своих Эдек. — Так трескать будете или подождете? Приправить не успел…

— Давай как есть! — обрезал его Яцек. — Соль отдельно. И хлеб. Бегом!

— Покомандуй еще! — возмутился кто-то из ребят, дежуривших на кухне.

— Кончай выступать… — толкнул Яцека Анджей. — И запомни: к повару не цепляйся! Повар — лицо неприкосновенное. С ним надо аккуратно…

Мы съели гуляш, хоть и не совсем готовый, но вкусный. Анджей с Яцеком даже по две порции. Но когда Богдан попросил добавки, Эдек закрыл крышку котла:

— Больше нету. Другим не хватит. Хочешь, хлеб жуй. И не базарь, здесь я решаю.

Мне все больше нравился этот паренек. Поначалу кажется, что эта малышня, оторванная от папы с мамой, будет у нас на побегушках. Но часто бывает наоборот, и младший отряд в лагере становится самым боевым, задает тон остальным. Так случилось и у нас. Тем более что командир с самого начала при каждом удобном случае выделял их, называя своей гвардией.

Сейчас эта «гвардия» резвилась, глядя на нас. Эдек постучал себя по лбу и спросил брата:

— Совсем мозги не варят?

— Щас получишь… — разозлился Яцек, но тут же притих, понял, что лучше не связываться.

Хотелось побыстрей выйти из лагеря. На командира неохота было нарываться, да и ребята, похоже, были настроены против нас.

Богдан явно чувствовал себя не в своей тарелке. А мы его в упор не видели. И все же после ужина он произнес очередную речь:

— Между прочим, все не так уж и плохо. Сами видели, я все сделал, чтобы вас не наказывали. Не получилось. А насчет ужина — это я для отвода глаз. Голодными вас все равно бы не оставили… — И, совсем воодушевившись, добавил: — Берите пилу, ведра и пошли потихоньку… Гнать я вас не буду.

Ответить мы не успели. Вмешался какой-то парень, крутившийся у кухни:

— Чего вы с ним возитесь? Пошли бы к командиру и сказали, что с ним не пойдете, сами все отнесете. Охота вам с этой мокрицей дело иметь…

Богдан возмущенно заморгал, но быстро взял себя в руки, сообразив, что может кое-что выгадать:

— А что?.. Скажите командиру, что сами пойдете. Я не возражаю. Решайте.

Яцек встал. По его лицу я понял, что ему очень хочется врезать Богдану.

— Уже решили. — Яцек поднял с земли пилу и сунул ее Богдану. Она была тяжелая, длинная. Потом подхватил ведро и пошел вперед.

Анджей взял другое ведро и сказал Богдану:

— Мы ведра понесем, а ты тащи пилу. Вперед!

Богдан промолчал.

Только мы вышли из лагеря, я вдруг вспомнил, что забыл кое-что.

— Я догоню, — крикнул я и вернулся в палатку.

Схватил планшет и армейский карманный фонарик, подаренные мне дядей перед отъездом. Я с ними не расставался. При них я чувствовал себя солидно, тем более что карты нашей местности были только у меня и у командира. Так что во время походов я был как бы его правой рукой.

Выбравшись из палатки, я наткнулся на командира.

— Молодец, что фонарь взял, — неожиданно похвалил он. — И еще, Марек, возвращайтесь быстрее, гроза собирается. И на границе осторожней.

Я догнал ребят. Было душно. Над горами со стороны границы появились тяжелые темные тучи. Говорить не хотелось, каждый думал о своем. Сзади плелся Богдан с пилой, которая при ходьбе изгибалась и издавала противные ноющие звуки.

Вскоре с основной дороги мы свернули на каменистую тропку, круто поднимающуюся в гору. Мы вошли в старый, густой лес. Вел нас Анджей. Тропка совсем близко подходила к границе. По другую сторону холма, за ручьем, была Чехословакия.

Чудная штука граница, думал я, глядя на лес с чешской стороны. Он ничем не отличался от нашего. Граница… Значит, что-то здесь кончается, а что-то начинается. На первый взгляд не видно никакой разницы. Получается так же, как с нашим лагерем: сегодня мы еще все вместе, в лагере, а завтра каждый из нас будет дома, среди совсем других забот… а может, и сам станет немножко другим. И эта дорога, по которой мы идем, станет воспоминанием, чем-то далеким, бывшим когда-то… Граница. Сколько же границ пересекаем мы каждый день, даже не отдавая себе в этом отчета.

Вот мы четверо… Идем вроде вместе, но каждого отделяет какая-то граница. Можно ее преодолеть? В книжках пишут, что можно…

— Иди ты к черту со своей музыкой! — заорал вдруг Яцек на Богдана. — Не могу больше! Воет, как нечистая сила.