Герман Балуев - Командир Иванов

Он поднялся в седловину меж пестрых сопок и на гребне услышал, что его догоняют. Он оглянулся. Это была Женя. Тяжело дыша, она стала совать Иванову запасной свитер, беличьи рукавички и помятую пачку печенья.

— Мамино еще… А я забыла… — торопливо говорила она. И вдруг уткнулась лицом в его полушубок: — Саша! Возвращайся скорей!

— А как же.

Внизу, под сопками, чернильными полыньями дымилась река.

— Это и есть та самая Ния, — спокойно пояснил Иванов. — Вот здесь, — он показал рукой, — будут строить поселок.

— Дошли! — ахнула Женя. — Два шага — и победа!

— Два шага!.. Но мы их делать не будем, чтобы не тратить сил.

— Как! Ведь всего два шага!

— Мы сделали самое трудное. Теперь, — сказал он, помедлив, — колонна дойдет до реки без нас.

— Без нас, — как эхо, отозвалась Женя. — А мы?

— Мы выполнили свой долг. Теперь попробуем выжить. Поняла? И о Ние, прошу, ни слова!

Он тронул ее плечо и стал спускаться к реке.

Женя долго смотрела, как скользящим охотничьим шагом Иванов шел среди полыней. Ей с гребня не было видно, что двигается он по медвежьим следам.

Иванов шел и шел по реке, как вдруг медвежий след повернул на берег. Командир остановился в раздумье.

Тайга мрачно стояла по берегам, свесив над рекой зеленые лапы. Было мертво кругом: ни звука, ни шороха. Лишь иногда золотой молнией хвою прошивал соболь.

«Странно! — подумал Иванов о медведе. — Куда это он?»

Взобравшись на берег, Иванов уперся в завал. Он полез через него и добрался почти до вершины, когда гнилые стволы под ним затрещали, и он полетел куда-то вниз головой.

Стало темно. И он понял, что засыпан снегом. Ружейный ремень, съехав на горло, душил начальника десанта.

«Очень хорошо!» — успокоил себя Иванов и стал шарить в снегу руками. Он нащупал сук, отжался, освободил горло и вздохнул. Отжавшись еще и еще, Иванов выбрался из завала и полежал, отдыхая. Он понял, что тайгой ему не пройти. Он снова двинулся вниз по реке и вскоре уловил, что к журчанию воды подо льдом прибавился какой-то невнятный гул. И чем дальше шел Иванов, тем отчетливей делался гул. Настала ночь. Иванов перестал идти.

Он утоптал снег под елью, выстлал лапником, разделся и забрался в спальный мешок.

Проснувшись. Иванов набил котелок снегом и развел костер. Он съел полпачки Жениного печенья и пил чай до тех пор, пока не рассвело.

На рассвете он увидел, что льда впереди нет. Черная вода кипела на валунах. Берега были скалисты. Они сжимали реку, словно каменные щеки.

«Ах, бродяга! — подумал Иванов о медведе. — Значит, вот почему ты пошел в обход».

До полудня, цепляясь за кусты и трещины, осторожно переходя с камня на камень, он пробирался в грохочущем каменном коридоре. Глава утомлял сухой кварцевый блеск. Наконец он дошел до скалы, которая шоколадной плоскостью отвесно падала в реку. Иванов понял, что придется обходить ее поверху. Но сил уже не было. Он скинул рюкзак, приказал себе поспать полчаса, опустился на корточки и заснул. Еще несколько секунд явственен был грохот черной воды, а потом Иванову стало казаться, что лежит он на пляже и слышит шум Черного моря. Иванов обрадовался во сне и подумал, что теперь-то уж он всласть погреется на южном солнышке. Однако что-то мешало ему наслаждаться, что-то тревожило его. И он понял: это через всю Россию стучат колеса. Везут поезда комсомольцев на БАМ. Не спи. Иванов! Нужна дорога! Ты должен идти вперед! И тут он вспомнил, что дорога готова, счастливо улыбнулся во сне и перестал слышать тревожный стук колес.

Успокоенный, он проспал полтора часа и, проснувшись, огорчился, что так много времени потерял на сон. Выбравшись из каменного каньона, он увидел, что снова начался сплошной лед. Иванов спустился на лед и побежал расслабленным шагом, экономя силы.

Из тайги вышли следы медведя. Их уже замыло ветром. Они были похожи на голубые воронки.

Впереди задымили две полыньи, но Иванов не стал их обегать, чтобы не тратить время. Он надеялся проскочить между ними по тонкому льду.

Но не проскочил.

Иванов даже не услышал треска. Просто лед раздался, и он полетел, раскинув руки. В следующий момент он почувствовал, как холод сжимает сердце, а ноги затягивает под лед. Черная вода бурлила у самых глаз.

«Кажется, все, — подумал Иванов, — А жаль!»

Два дня проскочили в шахматной битве. А на третий ребята притихли и молча лежали на нарах. Лица осунулись, глаза поблескивали, а Голуб все вздыхал. Женя виновато поглядывала на ребят: она могла предложить только чай.

Лишь Вася и Дед не унывали. Разгромив всех, они теперь играли друг с другом. Они сидели по-турецки на нарах и беседовали, как обычно: «Не пора ли сдаваться?» — «Пока подожду».

— Не поверите, — сказал Игорь. — Я в детстве печенку не ел. Презирал ее, идиот.

— Да уж! — согласился Вася.

А Голуб вдруг вспомнил, что еще в самом начале десанта, во время погрузки вездехода, он припрятал на всякий случай две банки говяжьей тушенки.

Полежав еще немного, Голуб встал и, громыхая по дровам, которыми был завален весь пол, вышел из дома. Его беспокоило: целы ли банки?

Убедившись, что вслед за ним никто не идет, он влез в кузов вездехода, просунул руку за ящики с гвоздями и — вот они, консервы, целы!

Голуб спрятал банки на прежнее место, выпрыгнул из вездехода, пошел в дом и лег на нары.

В доме царил малиновый сумрак: так раскалилась печка.

Лицо Деда во сне стало совсем детским. Он что-то шептал. Женя положила ему руку на лоб. Дед всхлипнул и успокоился.

Ребята то впадали в забытье, то просыпались. День для них перепутался с ночью. Время от времени Женя кипятила воду и поила ребят сладким горячим чаем.

Когда началась передача для строителей Байкало-Амурской магистрали, она настроила Васин транзистор погромче. И вдруг крикнула:

— Люди, про нас!

По радио выступал профессор из Ленинграда, отец Левы. Он сказал:

«Лева, я надеюсь, ты слышишь меня…»

Дед приподнял Леву за плечи и посадил на нарах.

«…Сначала мне было не совсем понятно, — говорил профессор, — зачем тебе понадобилось ехать на БАМ. Но, вероятно, каждый человек, как клинок, должен пройти закалку. Тогда он сможет идти по жизни безбоязненно и достойно, с поднятой головой. Я спокоен за тебя, Лева. Я уверен: тебя окружают сильные люди. Они научат, если ты не умеешь, и поддержат, если ты упадешь духом… Поздравляю тебя с днем рождения, — сказал Левин отец. — И как подарок прошу принять…»

Голос профессора вдруг забило шумом и треском, и приемник умолк: сели батареи. Тишина воцарилась в доме, только угли стреляли в печке. Лева смотрел на умолкшее радио. Голуб молча поднялся и вышел из дома. Через минуту он вернулся и положил на колени Леве две банки говяжьей тушенки.