Михаил Штительман - Повесть о детстве

Офицер поклонился и вышел в отведенную ему комнату. Его ожидал адъютант. При входе Магнуса он вскочил, но офицер недовольно махнул рукой и присел к столу, задумчиво рассматривая коробок спичек.

— Все в порядке? — спросил он наконец.

— Мое мнение…

— Я не спрашиваю, каково ваше мнение, — оборвал его Магнус, — я спрашиваю: что существует независимо от вашего мнения?

— Арестованные внизу, — тихо сказал адъютант, выпрямляясь и обидчиво глядя на офицера.

Магнус лениво поднял указательный палец:

— Одного.

Офицер высыпал на стол спички из коробка и принялся медленно составлять из них какие-то замысловатые фигуры, квадратики и ромбики. Ему опять стало скучно. Солдаты ввели арестованного и удалились. Магнус продолжал возиться со спичками. Адъютант, склонившись, прошептал ему что-то на ухо.

— Хорошо, — кивнул головой офицер и поднял глаза на арестованного: — Я представлял вас куда моложе.

Арестованный молчал.

— Населению предложено выдать большевиков, — сказал Магнус, поправляя спичечный квадратик на столе. — Что вы скажете?

— Так это же населению. — Арестованный пожал плечами. — А при чем тут я?

— Сколько большевиков? Четыре? Пять? Никого?.. Отвечайте.

— Господин офицер, я могу вам сказать, сколько пистонов идет на мужскую союзку или сколько шпилек на подошву. Но об этом я как раз ничего не знаю.

— Фамилии! — приказал Магнус.

— Чего не знаю, того не знаю.

— Вы большевик?

— Я? Что вы! — Арестованный улыбнулся и пригладил усы. — Я просто Лурия.

— Слушайте вы, просто Лурия, — сказал Магнус, закуривая папироску и откидываясь на спинку кресла. — Вы знаете, что такое просто смерть?

— Я не знаю.

— Вы рискуете узнать.

— Я вам скажу, — рассудительно ответил Лурия, — в моем возрасте это уже неопасно. Ну, сколько я могу еще протянуть? Еще два года, еще пять лет. Другое дело — вы. Вы молодой человек, и для вас это-таки вопрос…

— Молчать! — закричал Магнус, ударяя ладонью по столу и смахивая на пол спичечные квадратики, — Что вы еще можете сказать? — тихо спросил он.

— У вас есть дети?

— Это не относится к делу.

— Вы же спросили, что я могу сказать?

— Ну, есть сын, что же дальше?

— Хорошо было б для его здоровья, если б он… — Лурия молча взглянул на офицера, — если б он не был похож на вас.

— Выйдите! — приказал Магнус, обращаясь к адъютанту.

Адъютант пожал плечами и вышел из комнаты.

— Скажите мне, арестованный, вы сошли с ума или вы притворяетесь?

— Избави бог! — возмутился Лурия. — У нас во всем семействе не было ни одного сумасшедшего. Можете спросить у кого угодно.

— Вы понимаете, что речь идет о жизни?

— Господин офицер, — степенно произнес Лурия, — самое большое, что вы в силах сделать, так это убить меня. Да? Так я думаю, что с этим еще можно мириться.

Магнус встал и молча постучал карандашом. Вошел адъютант.

— Убрать! — приказал офицер и, подняв с пола коробок, принялся опять что-то строить из спичек.

— До свидания, — почтительно кланяясь, сказал Лурия и поднял к потолку правую руку: — До свидания — там!

Глаза привыкли к темноте, но тишина давила сверху, как будто она весила сто пудов. Сема просверлил тупым гвоздем в дверце маленький кружочек и припал к нему. Но ничего не было видно, кроме ведра, перевернутого кверху дном.

— Ну что? — нетерпеливо спрашивал Пейся. — Что ты заметил?

— Ничего. Ведро.

— Это ты мне уже говорил.

— Тогда всё.

— А я бы рискнул и выбежал. Так же можно сидеть до пасхи!

— Если б, кроме тебя, здесь никого не было, ты бы мог рисковать.

— А что же делать?

— Что угодно, — пожал плечами Сема. — Можешь спать, можешь молчать, можешь думать.

— Веселый совет! — разозлился Пейся. — А зевать тоже можно?

— Сколько угодно… — любезно согласился Сема и, скатившись по ступенькам, подсел к Шере. — Возьми мой пиджак, — прошептал он смущенно, — здесь очень сыро.

— Ничего, — улыбнулась Шера, — мне уже здесь нравится… Сема, скажи мне… Только ты не обидишься?

Сема удивленно поднял брови:

— Нет.

— Ты боялся, когда попал к этим?

— Нет, — признался Сема, — я бежал.

— А когда стреляли?

— Я бежал. Я перепрыгивал через лужи, с камня на камень и бежал.

— Ой, — вздохнула Шера, — а я так волновалась за тебя! У меня было плохое предчувствие. И я уже хотела стать старше на несколько часов, чтобы узнать, где ты.

Сема протянул руку, и Шера прижала ее к груди под платком. Он внимательно посмотрел на девушку, хотел еще что-то сказать, но в это время тяжело застонала Сура — жена Шлемы. Бабушка встала со своего места и, склонившись над ней, зашептала молитву. Сура продолжала стонать. Бабушка подозвала к себе Шлему и сказала ему на ухо:

— Вода!

Шлема растерянно развел руками, и на глазах его показались слезы. Они бежали по его полным небритым щекам. Он стоял, свесив голову на грудь я беспомощно опустив руки.

— Не будь дураком, — строго сказала бабушка, засучивая рукава. — Значит, так суждено. Освободи место у окошка. Пусть все перейдут на ступеньки. Понял? И ничего им не говори. Скажи, что ей просто плохо. Когда многие знают о родах — матери трудно!

Шлема выполнил приказание. Сема, Доля, дедушка, Пейся и дети поднялись по ступенькам ближе к дверям. Шера с бабушкой остались внизу, возле Суры. Она стонала и плакала.

— Ой, мамочка, я умираю! — твердила она, протягивая вперед руки. — Ой, мамочка, мне конец!

— Не кричи! — рассердилась бабушка. — Попробуй походить. Тебе будет легче. Ну, походи. От окна к стене. Держись за меня.

Сура прошла несколько шагов. Мучительная боль вновь прижала ее — она стянула на шею платок и, закусив до крови нижнюю губу, схватилась за грудь.

— Кричи, — разрешила бабушка, — не бойся! Там ничего не услышат. Перестань щипать себя, дура! Ложись здесь!

Шера со страхом следила за роженицей, ей казалось, что вот сейчас Сура кончится: страдание сразит ее.

— Что ты смотришь? — окликнула Шеру бабушка. — Помогай мне. Вот там в углу закрытые бочки. Открой крышки. Поняла?

Шера молча кивнула головой.

— А там слева стоит шкафчик. Открой дверцы. Поняла? Пусть все будет открыто. Матери станет легче. — Она опустилась на колени подле Суры и погладила ее по голосам. — Упрись ногами в стенку… Ну, сильнее! Теперь возьми меня за руки и тяни к себе. Перестань бояться! Открой рот! Кричи!

Шера убежала наверх. Пейся испуганно спросил ее:

— Мама рожает?

— Нет. Ей просто плохо.

— Она умрет! — с детской жестокостью сказал маленький Наумчик и спокойно повторил: — Умрет!

— Девять типупов тебе на язык! — разозлился Пейся. — Обжора несчастная!

— Тсс! — рассердился Доля. — Молчите, воробьи!

Наступила тишина. Снизу доносились крики матери, то протяжные, похожие на долгий стон, то отрывистые и внезапные. Белые руки ее, неживые, бессильные, упали на землю. Сухой, шершавой коркой покрылись посиневшие губы. Она открывала рот, с трудом схватывая воздух, и смотрела на бабушку страдальческими, невидящими глазами. Тоненькие черные шпильки выпали, и блестящие волосы ее рассыпались — они упали на мокрый побелевший лоб, на грудь и на сырую, мягкую землю.