Анна Никольская - Порожек

— Папа ругаться будет, — я слизываю с латте пенку и заглядываю крёстной в глаза. В них ликование.

— Пускай попробует! — с пол-оборота, по меткому папиному выражению, заводится мама. — Я её на кровные премиальные, между прочим, купила.

— Лучше бы ты себе мозг запасной купила, — возражает крёстная. — А заодно и Мишуку своему! Ты ему давно уже весь мозг вынесла. А оптом, глядишь, дешевле выйдет.

— Оля, не ругайся при ребёнке.

— Господи Иисусе наставничек мой предобрый! — точно крыльями, взмахивает большими руками крёстная. — О ребёнке она вспомнила! Да этот ребёнок тебя в сто крат мудрей будет! Я ей «Домоводство» под редакцией Блинова принесла, сельхозгизовское ещё издание. Так она его в два дня одолела! Да у неё в шкафу книг больше, чем мы с тобой за всю нашу проклятущую жизнь прочитали!

— Зачем ей «Домоводство»? — спрашивает мама и тут же об этом жалеет.

— А кто Муравьёв с тараканами с вашей кухни изгвазданной выведет? Может, твой компьютерный гений? Или он только на виртуальные подвиги способен? Поди, и зарплату виртуально в его крысиной конторе выдают?

— А мы с папой в зоопарк в субботу поедем.

— В виртуальный! Ещё на день рождения ей обещал — собственными ушами слышала. Но ничего, Лидочек, обещанного три года ждут. Недолго тебе осталось — годика два ещё перекантуйся без зоопарка, а там, глядишь, самой расхочется на зверюшек за решёткой смотреть. Ты девочка сердобольная, в нашу породу уродилась, не чета папаше вашему — бездушному сухарю.

— Оставь Мишука в покое, пожалуйста, — мама всегда встаёт на защиту папы, когда его нет рядом. — Капуччино хочешь?

— А фетуччини у тебя не завалялось с равиолями? Или вы пельменями из собачатины ребёнка пичкаете? У вас же времени-то на Лидочка нет, вы же всё по италиям с америками путешествуете, Марко Поло нашлись! Бандуры покупаете! Лидочек, пойдёшь ко мне жить? Мы с тобой рукоделием будем заниматься, Чебурашек из желудей лепить, смешариков из колготок нашьём, а?

— Спасибо, тётя Оля, я дома поживу. Нам с Чучиком вдвоём весело.

— Весело им! Ребёнок нелюдимом растёт, аутистом недоразвитым. Ты её к неврологу водила? К Галине Викторовне?

— Нет ещё. Там очередь на три месяца вперёд расписана.

— Ещё бы! Галина Викторовна — золото, а не доктор! Светоч рефлексотерапии — и не таких ставила на ноги. Ладно, я ей сама вечером позвоню, чтобы без очереди вас приняли. Мы в баню вместе по воскресеньям ходим, я её вениками берёзовыми снабжаю. Николай на всю зиму заготовил — первый сорт веники. Ой, совсем забыла: ты отростков-то мне дашь?

— Каких?

— Сосцевидных! — злится тётя Оля. — От ампельной герани, которую ты из Рима контрабандой вывезла.

— А, ну конечно. Возьми там — на подоконнике в Лидиной комнате.

Тётя Оля удаляется, а мы с мамой, как два заговорщика, делаем себе украдкой по капуччино. Я жму на экран, и из носиков умной кофе-машины одновременно льются два ровных столбика. В толстых керамических чашках, которые шли к бандуре в подарок, прямо на наших глазах растут пенные шапки. Мама улыбается, и я тоже улыбаюсь.

— Ой, ёжкин кот! — доносится из моей комнаты вопль крёстной.

— Оля, что случилось?! — мама бросается в коридор, задевая рукавом новую чашку. Она стукается об пол и разваливается на четыре толстых куска, обдавая нас с Чучиком молочно-кофейными брызгами.

— Пчела, свинья, укусила! — орёт тётя Оля. — Откуда у вас пчёлы посреди октября?

Я смотрю на изгвазданного Чучика, а Чучик смотрит на таракана, пытающегося вброд перейти капуччиновую лужу.

— Лидочек, занимаешься? — оживает трубка маминым голосом.

— Угу.

— Good girl! Я сегодня задержусь, у папы тоже аврал, ты нас не жди, ужинай сама и ложись.

— Угу.

— Там суп на подоконнике, разогреешь в микроволновке, только под крышечкой, чтоб не оттирать, как в прошлый раз, и компот я утром сварила. Поешь, в холодильник спрячь, а то — ферменты. Поняла?

— Угу, — я повинуюсь, зная, что больше всего на свете мама боится ферментов и брожения.

— Ну что ты заладила: «угу да угу»? — досадует трубка. — В воскресенье в лес поедем на дяде Коле, за груздями, там белочки, воздухом подышишь.

«Интересно, а дома я чем дышу?»

— А Чучик?

— И Чучика возьмём, если дядя Коля разрешит.

— Он уже лужу сделал…

— Дядя Коля? — ужасается трубка и тут же меняется в голосе: — One moment, — я слышу, как мама приглушённо говорит с кем-то по-английски. Наверное, с Брайаном — главным инженером из Феникса.

— Лидочек, мне бежать надо. Ты Чучика запри, вечером папа погуляет. Behave! [2] Не балуйся! — говорит трубка и опять становится молчаливым куском пластмассы.

Я открываю «Хрестоматию по литературному чтению для 4-го класса» и начинаю заниматься. Школу я не посещаю. Вернее, посещаю, но только иногда. В основном на праздники — Новый год или Восьмое марта, когда в классе, к которому я прикреплена, устраивают утренники. Утренники я не люблю, потому что на них надо рассказывать с выражением стихи, а потом участвовать в чаепитии. В классе сдвигают парты так, что получается один длинный неровный (потому что все парты разной высоты) стол, и укрывают его тетрадными листами. Девочки достают из рюкзаков выпечку, а мальчики — их в нашем классе трое: Панкратов, Котов и Кожубей — выпечку не едят, а играют ею в пиратов Карибского моря. Однажды на Двадцать третье февраля Котов попал мне выпечкой в глаз. Все смеялись, и я тоже смеялась вместе со всеми, хотя мне не хотелось. Но при людях часто приходится делать не то, что хочется, а то, чего от тебя ждут. Не смеялась только Анна Емельяновна. Она сказала, что у Котова сердце мохом обросло, и поставила ему «неуд» за поведение в третьей четверти.

С тех пор с Котовым я не разговариваю, зато он мне часто снится. В таких снах меня вызывают отвечать к доске или на сцену, рассказывать стихи. Я не могу двинуться с места, как будто меня приклеили к стулу. Во сне мне стыдно, жарко и я задыхаюсь, потому что все на меня смотрят и ждут, когда я наконец встану и открою рот. Но я не могу. А потом Котов кидает в меня выпечку, которая на лету превращается в стаю ворон, и я просыпаюсь. Наутро оказывается, что ночью у меня был приступ. Тогда мама берёт на работе отгул и сидит дома. В такие дни я бываю счастливой, поэтому приступа я всегда жду с нетерпением.

«Хрестоматию» я прочла ещё летом, потому что школа, в лице Анны Емельяновны, учебной литературой обеспечила меня впрок. Анна Емельяновна приходит по вечерам три раза в неделю и занимается «в щадящем режиме», по часу двадцать. После уроков, если мама дома, они пьют на кухне кофе и Анна Емельяновна вводит маму в курс школьных дел. Она коротко рассказывает про ребят, а потом подробнее — про отца Иры Пироговой, депутата народной Думы. Он постоянно попадает в какие-то «грязные истории», и слушать про выборы в народные депутаты гораздо интереснее, чем про выборы старосты класса.