Оскар Ремез - Четверка в четверти

Она шла домой и думала о том, как неудачно складывалось начало ее учительской жизни.

Дома она все рассказала маме.

Для мамы Нина Григорьевна была никакой не классный руководитель шестого «В», а просто дочка. Но и мама Нины Григорьевны, которая прожила на свете вдвое больше своей дочки, ничего не смогла ей посоветовать. Мама была ткачихой и имела дело с большими машинами. А с машинами, особенно большими, куда проще, чем с людьми, особенно маленькими.

Мама пошла на кухню подогревать обед, а Нина Григорьевна села в своей комнате к столу, вынул из портфеля пачку тетрадей и задумалась.

Шестой «В» был первым в жизни Нины Григорьевны классом. Тридцать пять маленьких людей стали за эти две четверти необходимым ее дополнением. Иногда Нине Григорьевне казалось, что это не Ира Романова и не Петя Ягодкин сидят за партой, а сама она, Нина Григорьевна, сидит и слушает учителя.

Сначала Нина Григорьевна боялась ребят своего класса. Потом переставала бояться то одного, то другого. Потом стала различать их и многих полюбила. Потом полюбила всех без разбору. Потом поняла, что стала уважать всех этих маленьких человечков.

Их было за что уважать. И Борю Ильина — за старательность и безупречные знания, и Олю Замошину — за правдивость и честность, и Корягина — за справедливость и упорство, и Зайцева — за неутомимость, и Пенкина… Да, и Пенкина стала уважать Нина Григорьевна, за его мечты и за его неожиданные ответы по литературе, когда он был «в ударе» и мог рассказать такое, о чем и сама Нина Григорьевна не догадывалась.

Потом Нина Григорьевна стала «отходить» и замечать, что все вокруг совсем не так безоблачно, как ей казалось. И что эта «безоблачность» шла оттого, что Нина Григорьевна впервые очутилась в совершенно «всамделишной» школе и не на практике, а на самой настоящей работе, что в ее классе было целых тридцать пять совершенно живых ребят, что ей было трудно, и она мучилась, а мучиться с ребятами было самой большой радостью для Нины Григорьевны. А если отбросить все это, то не только Пенкин (а особенно, конечно, Пенкин), но и многие ребята доставляли ей огорчения.

Потом Нина Григорьевна поняла, что ее огорчают не все ее мальчики и девочки в отдельности (каждый был по-своему хорош), но весь класс вместе. Вот почему на собрании она согласилась с Пенкиным, что в классе — плохо, хотя все вокруг и считали, что — благополучно.

Тогда Нина Григорьевна встретилась с Верой Сергеевной — любимой учительницей шестого «В», когда он был еще первым, вторым, третьим, четвертым «В» — той учительницей, которая вела их с первых дней поступления в школу.

Вера Сергеевна была опытная и добрая учительница, и она отлично помнила все достоинства и недостатки своих бывших питомцев. Нина Григорьевна слушала ее и удивлялась тому, как не совпадают характеристики Веры Сергеевны с ее собственными впечатлениями. Сначала Нина Григорьевна удивилась, а потом сообразила, что Вера Сергеевна рассказывает ей совсем о других людях.

Тем было не больше десяти, а этим — скоро тринадцать. Для Веры Сергеевны они остались прежними Васями, Сенями, Танями, а на самом деле Вася, Сеня, Таня превратились уже в Василия, Семена, Татьяну. В каждом из них клокотало еще не растраченное детство и в каждом уже ощущалась новая, неизведанная взрослость. Как на негативе, еще недопроявленном, еще не отмытом, нечетко перепутав свет и тени, проступал их будущий взрослый характер. Они были детьми и взрослыми сразу. И не было четких границ между юностью их и детством. Потому что это был еще и уже шестой класс.

— В общем класс хороший и, главное, дружный, — заключила, улыбаясь, свой рассказ Вера Сергеевна.

И Нина Григорьевна еще раз убедилась, что главный недостаток класса именно в том, что он недружный, что каждый в нем сам по себе. Как соединить этих разных ребят, Нина Григорьевна не знала, а было ясно — никто, кроме нее самой, не сможет им помочь. Она очень верила Ивану Петровичу, который отнесся к молодой учительнице с искренней симпатией, но знала, что не директору, а ей предстоит решить, что делать с классом.

Нине Григорьевне казалось, что в последнее время классные дела понемножку налаживались — и вдруг эта дикая история со статьей в газете, опрокинувшая все ее расчеты.

То, как повели себя ребята вчера и сегодня, было Нине Григорьевне непонятно. В то же время никогда не видела она таких горящих глаз, никогда они не были так старательны на уроке, никогда так не стремились окружить ее вниманием.

«Может быть, мне все-таки кажется? Не может быть, чтобы они все врали», — подумала Нина Григорьевна и позвонила домой Пенкину.

К телефону подошла Софья Михайловна. Нина Григорьевна не назвала себя и сказала, что она звонит из библиотеки («Ну вот и я начинаю», — мысленно проговорила она и почему-то улыбнулась).

Софья Михайловна ответила, что Пенкин вместе со своим классом ушел в поход и вернется не раньше понедельника.

Все стало ясно.

Нина Григорьевна вспомнила прошедшие два дня и убедилась окончательно, что история с Пенкиным — сплошной обман. Но она никак не могла забыть, как сияли парты и стены и глаза второго звена.

— А что, если притвориться, что я ничего не поняла? Что они будут делать дальше?

В Нине Григорьевне вдруг проснулась ученица шестого класса Нина Павлычева, которая принесла однажды на урок живую лягушку, перевязанную розовой ленточкой, и пустила ее прыгать по парте вечно трусившей Клары Таманцевой. С тех пор Клара Таманцева ничего больше не боялась. Правда, Нина Павлычева получила в ту четверть четверку за поведение.

Вспомнив про Таманцеву, Нина Григорьевна стала готовиться к завтрашним урокам.

— Завтра будет видно, — решила она.

Она уже вовсю проверяла тетрадки седьмого «А» класса, когда мама позвала ее к телефону.

Звонил ее ученик. Было плохо слышно, и Нина Григорьевна не узнала его по голосу, а он не назвал себя. Ему надо было срочно о чем-то поговорить с Ниной Григорьевной. Ждать до завтра не было никакой возможности, и он просил разрешения заехать к Нине Григорьевне сейчас, если она, конечно, не занята. Нина Григорьевна продиктовала свой адрес, подробно объяснила, как доехать с двумя пересадками, и стала ждать.

Он пришел через полчаса.

Отряхнул в передней ботинки от снега, аккуратно размотал шарф и повесил пальто на вешалку. Поздоровался с мамой Нины Григорьевны и, стараясь не следить, прошел в комнату Нины Григорьевны.

Он прошел в комнату так быстро, что автор, находившийся в это время неподалеку, не успел подсмотреть, кто это был.

И пока автор строил догадки, вошедший приступил к разговору.

Прежде всего, он сказал, что у Нины Григорьевны «чудесная квартирка» (по тону, которым он это произнес, ясно было, что квартира, в которой живет он сам с родителями, — не в пример лучше) и что он сразу же отыскал дом.