Владислав Крапивин - Переулок капитана Лухманова

— А почему не арестовали брата Шателена? Который Михаил? — спросил Мак.

— Видимо, товарищ Сталин решил, что не выгодно. Пусть работает на советскую индустрию… Расчет… А Владимир Андреевич последние годы провел в эмиграции. Говорят, сильно тосковал по России…

Помолчали. Дядюшка Лир провел заскорузлым пальцем по парусу модели (который называется грот) и снова полюбовался ботиком.

— Жаль, что у меня скайп капризничает. А то вызвал бы сейчас на связь Чука, показал бы ему кораблик и вас. Рассказал бы, что случилось. Вот бы он подивился этой истории…

Мак замигал. И будто холодком повеяло. «Какая связь? С Царством Небесным?»

— Но вы же… Константин Петрович, вы говорили, что Чука давно нет…

— Господь с тобой, капитан Мак’Вейк! Вы не поняли! Я говорил, что некоторых друзей нет… Бамбук умер десять лет назад в Петербурге, он был инженер-химик; Бомбовоз работал в нашем театре художником, скончался от пневмонии; а Вадик Саранцев жив, обитает в Америке. Такие дела… А Валентин Максимович Федорчук, слава богу, пока в отменном здравии. Несмотря на возраст, он (в отличие от меня, грешного) строен, подтянут и бодр. Живет в родном Севастополе, командует крейсерской яхтой, участвует в международных гонках. Ну, иногда в дальние рейсы берет с собой капитана-дублера, из своих учеников (это на случай всяких остеохондрозов и печеночных приступов), однако же держится молодцом. Занимает в гонках призовые места… Кстати, яхта его называется «Фита». Мачта — шестнадцать метров, балластный фальшкиль — четыре тонны, водоизмещение — десять тонн. Пожилая посудина, однако еще крепкая, годится для кругосветных рейсов. Как и ее командир… А ты, Мак, говоришь: «Чука давно нет»… Тьфу-тьфу…

— Я же не знал, — пробормотал Мак со смесью виноватости и радости от того, что Чук есть.

— Константин Петрович, а вы бывали на «Фите»? — нетерпеливо спросил Мир.

— Я, друзья мои, тяжел на подъем, но десять лет назад побывал в гостях у Чука. Мы прошлись на его крейсере от Севастополя до Одессы и обратно, а потом еще сходили в Евпаторию. После этого я на целых полгода забыл о хворях и чувствовал себя десятилетним Костиком Удальцовым из Лухмановского переулка… Друзья, можно попросить вас об одной услуге? Оставьте мне модель на два-три дня. Я сделаю с нее снимки и пошлю Чуку по электронке. А может быть, и скайп мне наладят…

— Конечно! — разом сказали братья Рощины и Маша.

Но Мир добавил через несколько секунд:

— Константин Петрович, только можно не сегодня? Через три дня во Дворце школьников конференция юных краеведов, меня просили рассказать о Лухмановых… Я хотел показать ребятам кораблик…

— Ну о чем разговор! — обрадовался Дядюшка Лир. — Покажи, конечно! Доброе дело…

Случилось так, что Мир вечером оказался дома один. Младший братец торчал у Маши («Ее папа привезет меня на машине»), они там вдвоем читали вслух рассказы Джерома и хохотали. А мама заседала на каком-то производственном собрании в своем «Сибирском лотосе». Мир позвонил маме:

— Куда вы все пропали?

— Соскучился?

— Да, — признался он. — Даже очень. Как в детском садике, когда ты долго не приходила за мной.

Мама была понятливая.

— Мирка, мы уже кончаем. Спешу домой…

— Я встречу тебя на остановке!

— Не надо, меня привезет Яков Семенович…

— Ну-ну… — буркнул Мир.

— Не выдумывай глупости, — сказала мама.

Она прекрасно понимала старшего сына. И младшего, кстати, тоже. Оба не любили, когда маму провожал домой какой-нибудь Яков Семенович или Иван Петрович. Могло кончиться тем, что кто-то из них подкатит однажды к Галине Федоровне Рощиной со «всякими серьезными предложениями». Потому что мама была еще молодая и симпатичная.

«В общем-то пусть подкатит: дело житейское», — храбро говорили братья друг другу. Потому что, в самом деле, не жить же маме без мужчины до старости лет. Природа есть природа. Но пусть она, природа эта, проявит себя не сегодня и не завтра, а когда-нибудь послезавтра. Когда братья станут постарше. На фиг им нужен кто-то между ними и мамой?..

Она появилась дома очень быстро. Веселая и румяная от холода. Мир понес на вешалку ее пальто. От пушистого воротника пахло мехом и снегом, на нем блестели капельки. Мир незаметно погладил щекой воротник, будто вернувшегося с мороза кота.

Мама за спиной сказала:

— Яков Семенович, между прочим, развез по домам трех женщин, а не только меня.

— Благородный человек… между прочим, — буркнул Мир. — Я чайник согрел на плите. С зеленой заваркой, как ты любишь…

— Тоже благородный человек… А почему ты надутый?

— Не надутый я, а… это… гложет сомнение…

— Выкладывай! — сразу велела мама.

Она не любила, когда сыновей гложут сомнения. А они не стеснялись делиться тревогами с мамой.

Сели в кухне. Разлитый по стаканам чай благоухал запахами южных трав.

— Ну?.. — сказала мама. — Впрочем, я догадываюсь. Вернулась в класс небезызвестная Екатерина Изнекова, и кое у кого могут опять начаться душевные страдания…

Мир поморщился. Изнекова была давней занозой в душе, но царапалась эта заноза привычно и несильно. Вернее, почти не царапалась. Ну, год назад случилась история, когда прежняя дружба (казалось бы, нерушимая) дала трещину и разломилась, потому что некий Эдик Самойлов оказался для Катерины не в пример интереснее Мирослава Рощина. Мир обошелся без упреков, пожал плечами и перестал общаться с Изнековой. Ему молча сочувствовали мальчишки всего седьмого «В», а он хранил внешнюю твердокаменность (хотя дома иногда хотелось уткнуться в подушку и зареветь). К счастью, Изнекова уехала в Псков. А в этом году, недавно, вернулась, и все ждали продолжения событий, но Мир дал себе слово, что никакого продолжения не будет, потому что прежней тоски не ощущал. Лишь сегодня зацарапали всякие размышления о женском коварстве. Дядюшка Лир дал ему почитать копию книжки Лухманова, и там в конце оказалась пьеса «Ломаюсь, но не гнусь». Ребята про такую раньше не слышали.

Дядюшка Лир заметил:

— Прямо скажем, вещь не характерная для капитана. Видимо, он решил излить на бумагу душевные переживания, которых у него было немало в конце девятнадцатого века. Никакой морской романтики здесь нет, однако характер есть. Хотя, конечно, не стоит разделываться с изменившей женой с помощью револьвера. Я бы не стал…

Мир, который, оказавшись дома, в один момент прочитал пьесу, подумал, что и он не стал бы. И что пьеса (несмотря на все уважение к автору) похожа на бразильский сериал. Хотя главный герой, старший помощник капитана Адамович, вызывал сочувствие. Только зря он поломал свою судьбу. Отважный моряк, а повел себя как псих…

Так думал Мирослав Рощин, и почему-то в мысли эти встревала Изнекова. Мир плюнул и запретил себе думать про нее. И теперь, когда мама некстати напомнила о Катерине, Мир выдал в сердцах: