Всеволод Нестайко - Чудеса в Гарбузянах

— А сын Гюнтера, Рудольф Грос, искал всех, кто что-нибудь знал об отце.

— Подожди, Журавль, подожди, дай я… Он, понимаешь, всюду писал, в газеты, в журналы, выступал по радио… Он сам журналист… И вот этой весной совершенно случайно в Югославии, на курорте в Опатии (есть такой городок на Адриатическом море), он встретился с этим Паулем Беккером из ФРГ. И оказалось, что тот тоже антифашист и знал его отца, дружил с ним, они вместе служили. И Пауль Беккер был тогда в Гарбузянах, когда всё произошло. И видел, как расстреливали Гюнтера Гроса тут, в липовой роще… И теперь приехал с Рудольфом Гросом, чтобы показать ему место, где погиб его отец.

— А подполковник Дидух из Комитета ветеранов сопровождает их, ведь они совсем не знают нашего языка.

— Вот видишь, — потрясенно произнес Сашка Цыган. — А мы думали… Эх, неудобно как! — он немного помолчал и добавил: — Надо было бы памятник там поставить.

— Правление уже приняло такое решение, — сказал Журавль. — И постановили поручить уход за могилой антифашиста Гюнтера Гроса нашему классу… И еще те развалюхи в липках решено немедленно снести и заложить пчелоферму.

— Правильно, — сказал Сашка Цыган.

— Не вопрос, — отрубил Марусик.

— А этот Пауль Беккер где живет, вы говорите? — спросил Сашка Цыган.

— В Федеративной Германии. Да хоть живет он в капиталистическом Мюнхене, но борется за мир, принимает активное участие в антивоенных демонстрациях и даже в полиции за это дважды сидел…

— Ты смотри…

— А что же вы думали, ребята! Всюду есть честные люди, которые борются за мир. Во всех уголках света, — сказал сосед Сашки Цыгана по палате, который внимательно слушал разговор друзей. Он лежал на высокой кровати с подвешенной, едва не до потолка, загипсованной ногою. У кровати сидела жена, симпатичная курносая молодка, которая всё время белозубо улыбалась, смотря на ребят.

Их палату больные уже окрестили «палатой героев». Палата была маленькая. Лежало их там только двое.

Соседом Сашки Цыгана был комбайнер из Васюковки Павел Денисович Завгородний. О нём знал не только весь район, а и вся область. О нём писали в газетах, рассказывали по радио и даже по телевидению…

Две недели назад он возвращался из Киева домой, на станции вдруг увидел, как путь перебегала девочка. А тут идет на скорости товарняк. Девочка остановилась на шпалах и замерла от испуга.

Павел Денисович бросился на путь, схватил девочку, оттолкнул, но сам отскочить уже не успел. Тепловоз с ходу ударил его, отбросил метров на десять, хорошо, что не под колеса. Но ногу раздробило. Хирурги семь часов собирали и складывали вместе обломки костей… Полгода ему теперь лежать в гипсе, не меньше.

Жена поправила ему подушку, нежно погладила по руке. Он улыбнулся её ласково и вздохнул:

— Эх, Аня, смотрю я на ребят и вспоминаю наши с Явой похождения.

— Да! Не зря дед Салимон вас шалапутами называл, — белозубо улыбнулась жена.

Павел Денисович подмигнул ребятам:

— Есть у меня друг Ява, Иван Васильевич Рень, пограничник сейчас, заместитель начальника заставы. Эх! Мы с ним в детстве такое вытворяли… И метро под свинарником копали, и на необитаемый остров бежали, и с коровою Контрибуцией «бой быков» устраивали… И незнакомца из тринадцатой квартиры по всему Киеву искали, и…

Что они еще вытворяли с другом Явою, Павел Денисович рассказать не успел, в этот момент за окном во дворе послышалось гавканье.

Ребята замерли. Потом Марусик и Журавль вскочили и бросились к окну.

— Бровко! Бровко!

Под окном, грязный, в репьях, с обрывком цепи на ошейнике, сидел Бровко. Палата была на первом этаже, окно открыто.

— Бровко! — крикнул с кровати Сашка Цыган.

Бровко гавкнул отчаянно, разогнался, прыгнул и вскочил на подоконник.

— Ой!

Бровко бросился к кровати и, прижав уши, виляя хвостом и жалобно повизгивая, начал ластиться к хозяину.

Сашка Цыган обхватил его двумя руками и, пряча слёзы, ткнулся лицом в шерсть.

Двери палаты открылись, и появилась голова медсестры в белой косынке:

— Ой! Что это? Откуда собака?! Вы что? Нельзя! Нельзя! В палате собака — это недопустимо!

Сашка Цыган, не разжимая рук и не поднимая головы, произнёс:

— Он мне… жизнь спас.

Неизвестно, как события разворачивались бы дальше, но тут в коридоре послышались голоса.

Двери широко раскрылись, и в сопровождении высокого усатого врача зашли председатель колхоза Максим Богданович, подполковник Дидух, Пауль Беккер, Рудольф Грос и еще какие-то люди, которые уже не поместились в палате и стояли в коридоре.

— О! Да ты тут не скучаешь! Даже Бровко тебя развлекает. Здорово, герой! — весело воскликнул Максим Богданович. — Вот наши немецкие друзья пришли тебя проведать…

Пауль Беккер и Рудольф положили на тумбочку яркие полиэтиленовые пакеты с оранжевыми апельсинами и конфетами в цветных фантиках. Потом вытащили из карманов и подарили всем ребятам, а так же Павлу Денисовичу и его жене значки и цветные открытки.

— Битте! Кляйне сувенир! Битте!

На прощание они всем пожали руки, а Сашку Цыгана Пауль Беккер наклонившись, поцеловал.

А потом все ушли, забрав и Бровко. Ушла и жена Павла Денисовича.

Павел Денисович задремал. А Сашка Цыган смотрел в окно на то, как садилось солнце за Лысую гору, и думал:

«Как это, наверно, страшно, когда война… И как хорошо, что есть такие люди, как Пауль Беккер, Рудольф Грос и другие, которые во всех уголках света борются за мир, чтобы войны не было. Ну, и, конечно, наши — вся страна, весь народ борется…

Ведь такие, как тот мистер Фишер и другие разные мистеры-шмистеры, ради денег и золота готовы на всё что угодно…

Но ничего у них не выйдет!.. Не выйдет! Ничего!»

И солнце — мать всего живого на планете, что, как каждая мать тоже за мир — соглашаясь, кивнуло Сашке Цыгану с безоблачного неба. И спряталось за Лысую гору…

Чтобы завтра снова встать и улыбнуться нашим Гарбузянам, и Васюковке, и Пескам, и Дедовке, и всей земле необъятной нашей, красивей которой нет для нас ничего на свете.