Мария Бершадская - Семь с половиной крокодильских улыбок

Я закрыла глаза и считала хмурых неулыбчивых крокодилов:

– 185, 186, 187…

Бедняги, они даже не знали, что на свете бывают крокодильские улыбки.

– Привет, первоклашка! – я снова услышала чей-то голос. Похоже, под этой лестницей невозможно спрятаться. – У тебя ноги торчат. Сразу видно, что ты там сидишь.

Голос доносился откуда-то сверху. Я выползла из убежища и подняла голову. На лестнице стоял Герман – тот самый усатый старшеклассник, что вёл меня за руку первого сентября.

– Ты как, не очень занята?

Я задумалась. Наверное, всё-таки не очень.

– Тогда пошли в актовый зал. Поможешь нам шарики вешать. А то уже ноги отваливаются по табуреткам скакать.

– А зачем шарики? – удивилась я.

– Ты что, афиши на дверях не читала? Сегодня концерт.

– Настоящий концерт?!

– Нет, игрушечный, – фыркнул Герман. – Рок-группа «Ангелы тумана» – это круто! Поняла? У нас вход только для десятых и одиннадцатых классов. Так что тебе нереально повезло!

Я не стала с ним спорить. Повезло так повезло.

В актовом зале была сцена. А на сцене – целая куча музыкальных инструментов: барабаны, гитары, странное пианино без ножек. Даже какая-то гнутая труба… Герман сказал, что это саксофон.

Музыкантов было пятеро. Они учились в одиннадцатом классе, а выглядели как настоящие взрослые дяденьки. У одного даже росла чёрная борода, и все называли его «Петрович». Герман еле-еле доставал им до плеча. И всё-таки он был среди них главным. Он запрыгнул на сцену, и все сразу перестали шуметь и ругаться друг с другом.

Никогда не думала, что настоящая музыка может получиться из одних барабанов. Я слышала, как едет поезд, и как шумит ветер, и как дождь колотит в окно… У меня даже мурашки побежали по коже.

Музыка кончилась.

– Ириску будешь? – спросил Петрович.

– Не-а. Она сладкая, я только «Взлётные» люблю.

– Наш человек! – обрадовался Петрович. – Тогда пошли шарики вешать.

Мне подавали воздушные шарики – чёрные и белые. А я украшала ими окна и занавес. Получалось красиво.

Когда я делаю что-то приятное, мне хочется петь. Это происходит само собой. Вот и сейчас я запела любимую Анину песню. Она очень странная – как будто взяли кусочки от разных пазлов и сложили из них картинку.

– А громко можешь? – поинтересовался Петрович.

Я не очень люблю петь при всех. Но сейчас я стояла на подоконнике. Если не опускать глаза, можно подумать, что вокруг вообще никого нет.

Я пела громко. По-моему, получилось здорово. Мне самой понравилось.

– Нормально, – сказал Герман, когда я допела последнюю строчку. – Что такое «бэйби», знаешь?

– Конечно знаю, – обиделась я. – Это маленький ребёнок на английском.

– Хочешь, приходи в понедельник на репетицию? Такой солистки точно ни у кого не будет!

Согласна, бэйби?

– Я подумаю.

Я спрыгнула с подоконника.

Прозвенел звонок. Это закончилась математика. И я поняла, что уже не хочу, чтобы меня выгоняли из школы.

Я боялась, что Маргарита Романовна станет сердиться. А она как будто и не заметила, что меня не было. Поставила на мой стол банку с водой и сказала рисовать аквариум.

Мой аквариум был круглым, с длинной травой и разноцветными треугольными рыбами.

Ещё я нарисовала затонувший корабль и маленький пиратский скелет.

И тут поняла, что мне надо выйти.

Немедленно!

ПРЯМО СЕЙЧАС!

Я подняла руку, но Маргарита Романовна этого не заметила. Она что-то писала в тетрадках. Их была целая башня, и, кажется, она не собиралась из этой башни выглядывать. Она запросто могла просидеть там сто лет!

Я нарочно чихнула.

– Будь здорова, – сказала Маргарита Романовна, не отрываясь от своих тетрадок.

Я вытянула руку так высоко, что у меня даже подмышка заболела.

Во мне плескался аквариум. Огромный и круглый. А я ничего не могла сделать.

Нам ещё первого сентября сказали, что Настоящие Ученики никогда не встают со своего места без разрешения.

Не могла же я опять всё испортить!

Я старалась не шевелиться. У меня ужасно чесался нос, но я боялась до него дотронуться. Кажется, я даже дышать перестала.

Наконец Маргарита Романовна подняла голову:

– Тебе что-то нужно, Женя?

И в эту самую секунду я поняла, что мне уже… НИЧЕГО НЕ НУЖНО.

И это было ужасно!

Платье у меня стало мокрым и тёплым.

Я опустила руку.

Даже если я заболею на три месяца, да хоть на полгода, ЭТОГО никто не забудет.

Я так и останусь для всех «дылдой, которая умудрилась опи́саться на уроке рисования». Как маленькая!

Я сидела и рисовала чёрные полоски на оранжевой треугольной рыбе. Сама не знаю зачем. Я окунула кисточку в банку, и голубая вода потемнела. Она стала какого-то бурого цвета – как сегодняшний день, в котором за одну минуту исчезло всё хорошее.

Я посмотрела на банку, и вдруг…

Я вспомнила, как Мишкин дедушка рассказывал, что в его детстве писали специальной краской, которая называлась чернила. Однажды он получил двойку и сделал в дневнике чернильную кляксу. Правда, дедушка перестарался и вместе с двойкой по чтению закрасил пятёрку по физкультуре. Поэтому за двойку его не ругали, но и за пятёрку никто хвалить не стал – её просто не было видно.

Эта чёрная вода поможет мне всё исправить.

Я придвинула банку поближе к краю…

Ещё ближе…

Чуть-чуть…

Потом наклонила…

И дальше всё произошло само собой: банка упала, вода потекла – на стол, на платье, на стул, на пол, – заливая всё черными ручьями.

Теперь у меня будет ещё один любимый цвет!

Маргарита Романовна вскочила и побежала в коридор – за шваброй.

Все сразу же перестали быть Настоящими Учениками и кинулись ко мне.

Только Королёв продолжал сидеть с прямой спиной – как Самый Лучший Отличник с первой страницы учебника.

Яна притащила испачканную в меле тряпку, Макаров спасал мою картинку, а девочка Саша схватила бумажные полотенца, и мы стали вытирать моё мокрое платье. У Саши была смешная мальчишеская стрижка и сломанный верхний зуб.