Наталья Долинина - Мы с Серёжкой близнецы

Что делать? Пришлось тётю Надю позвать. Нельзя же, чтобы ребёнок кричал. Она пришла и завернула сразу. А мы поглядели, как она заворачивает. Ладно, думаем, в следующий раз сами будем знать. Тётя Надя взяла её на руки и стала по комнате ходить. Поёт чего-то, приговаривает. И замолчала Наташа. Заснула.

— Вот, — говорит тётя Надя. — Возьмите её, няньки. Чистое наказание.

Ну, пока мама пришла, Наташа у нас три раза крик поднимала. Но мы теперь тётю Надю не звали. Серёжка сразу её на руки и гуляет с ней по комнате. И поёт:

А Наташе нравится. Она сразу замолкает. Мама пришла, молоко разогрела — прямо в кастрюльку с горячей водой поставила. И опять отправила нас с Наташей гулять. Только теперь уж мы её одну не оставляли. Как вынесли во двор, все ребята сбежались:

— Комары, покажите ребёночка! Дайте покатать!

Но мы всем не давали. Мы — у кого руки чистые. А у Серёжки у самого — грязнущие, смотреть страшно. Но его ведь никто не проверял!

А когда дядя Игорь прибежал, мы говорим:

— Вот он, ваш ребёнок. Остаётся у нас. Чистый, сытый и убаюканный. Идите спокойно домой. А нам некогда. Мы сейчас будем пелёнки стирать. Скоро вечернее кормление.

Сегодня нашей маме совершенно некогда. Во-первых, тётю Зину выписали из больницы, и мама отвозила Наташу домой. А жалко: мы уже привыкли, что у нас ребёнок. Немножко, правда, надоело с ней возиться, но ещё бы три дня ничего.

А ещё мама сегодня к себе в детский сад три раза бегала. Утром пошла — отработала, к тёте Зине съездила — опять в детский сад зашла. И ещё сейчас, перед нашим обедом, а ихним полдником, опять сбегала. Потому что у них какой-то там Карлихин Олег появился, в интернатской группе. Плачет и домой хочет, к маме своей. А наша мама ему сильно понравилась, и он только тогда не плачет, когда она с ним разговаривает.

— Ну, вот что, теоретики, — говорит мама. — Мне сегодня некогда с обедом заводиться. Я вечером опять пойду Карлихина спать укладывать. Так что сейчас мы с вами идём обедать в столовую.

— Ура!

Потому что мы любим в столовую ходить. Она близко — у нас на углу. Раньше там была пивная.

А теперь в столовой все не так сделали. У них в первой комнате буфет. Пожалуйста — пирожки, кофе и молоко. Мы когда в школу идём, то видим: многие там завтракают. А сами в окно посматривают: не идёт ли трамвай. Если идёт — то сразу свой пирожок хватают и бежать. Очень удобно.

А во второй комнате — столики и можно обедать. Только некоторые дяденьки всё равно бутылки приносят. Поставят под стол — пожалуйста. Никто не видит, чего они пьют. Но не ругаются.

Вот пришли мы в столовую. Серёжка меня истолкал всю:

— Скажи про лимонад.

Потому что мы очень лимонад любим. И если уж в столовой обедаем, то, может, мама купит лимонаду?

А она и сама купила. Вот уселись мы за столик, а рядом тоже семья сидит: папа у них военный, мама и девчонка. Побольше нас немножко. И у них лимонад.

Только нам принесли такие специальные щи — солянка называются, — и приходит пьяный. Это уже сразу видно, что пьяный. Сердитый такой! И требует у официантки портвейна! А официантка не даёт. Вы, говорит, гражданин, уже вполне достаточно выпили. Вам больше ничего не полагается. Вот лимонаду — пожалуйста. А он не хочет лимонаду. Он портвейну хочет. Стал посреди столовой и кричит, что на свои пьёт, на трудовые. И очень сильно ругается. Официантка говорит:

— Идите, гражданин, домой. Не нужно вам ничего.

А пьяный как пошёл разные слова кричать — одно за другим! Тётя Надя всегда говорит, что у неё от таких слов уши вянут. И у меня, я чувствую, скоро начнут вянуть. Военный за соседним столиком и говорит своей жене:

— А ещё Ленинград называется. Смотри, какое безобразие!

И мне так обидно за наш Ленинград стало! Серёжке тоже, наверное. А маме — точно обидно, потому что она как покраснеет, да и говорит военному:

— Вот вы бы чем Ленинград ругать, вывели этого пьяного.

Но военный молчит. А пьяный ещё хуже выражается. Официантка ничего с ним поделать не может. В конце концов такой шум поднялся! И тут наша мама как вскочит! Да как подступит к пьяному!

— Сию, — говорит, — минуту отправляйся отсюда, понятно? Чтобы я, — говорит, — ни одного слова твоего больше не слышала. Ещё чего выдумал — при детях своим языком болтать. Ты оглядись вокруг — ведь у самого небось дети дома сидят!

Пьяный-то и правда огляделся. И ко мне сразу:

— Ишь, какая кудрявенькая.

А я испугалась и молчу. Серёжка ко мне свой стул придвинул. Но пока мама с пьяным разговаривала, официантка милиционера привела. Мы его знаем, этого милиционера: он не разрешает на велосипеде по панели ездить. И по мостовой тоже не разрешает. Он и говорит пьяному:

— Пройдёмте, гражданин.

А пьяный ему вежливо так:

— Да я что, товарищ сержант. Я ведь ничего!

Хорошее дело — ничего! Вот до чего допился — милиционера обманывает! Но милиционер его всё равно увёл. А официантка военному говорит:

— Стыдно, товарищ. Вы тут единственный мужчина и не вступились. Вот через таких и получаются у нас безобразные случаи.

И принесла нам котлеты. А военный ей:

— Вы меня не стыдите. Я сам знаю, что делаю. Вам за это деньги платят, чтобы пьяных выводить, а я при чём?

Мама что-то ему хотела сказать:

— Ну, знаете, товарищ…

А он:

— Вы тоже, гражданка, своих детей лучше воспитывайте. Вон они у вас в солонку руками полезли. А я уже воспитанный. Думаете, это ваше выступление чему-нибудь помогло? Пришёл милиционер — и справился. А если бы не пришёл, ничего бы мы с вами не поделали.

Мама замолчала. Она, вижу, и правда думает: без милиционера бы не справились. Только военный врёт. Он потому так говорит, что сам пьяного испугался. Это, конечно, правильно официантка сказала, что он единственный мужчина и не вступился.

Вот я обо всём этом думаю, а про Серёжку и забыла. Забыла, какой у нашего Серёжки характер. Он этого совсем не любит, чтобы с мамой невежливо разговаривали. Только я посмотрела на Серёжку — и чувствую, сейчас что-то будет. Потому что он уже весь красный сидит. Наверное, придумывает, что бы такое получше сказать. И говорит громко так:

— Мама, а этот дяденька называется защитник Родины?

Мама на него так хитро посмотрела и отвечает спокойным голосом:

— Ты же видишь, что дяденька военный. Значит, защитник Родины.

А военный с женой даже шеи вытянули и смотрят на Серёжку. Девчонка тоже шею вытянула. Бант у неё розовый, капроновый. Серёжка тоже на них посмотрел и говорит:

— Как же он будет Родину защищать, если свою дочку не мог от пьяного защитить?