Михаил Герчик - Повесть о золотой рыбке

— У кого это — у вас? — насторожился Сашка.

— У меня, у Юрки, у Кузьмы Кузьмича…

Сашка побледнел.

— Чего вы от меня хотите, Сергей Ермолаевич? Я виноват перед вами… Очень виноват… Ну надавайте мне по морде, если охота. А зачем я вам еще понадобился? Я уеду, больше вы никогда меня не увидите…

Сергей Ермолаевич посмотрел на взлохмаченного паренька с хрупким белым шрамом над вздрагивающей верхней губой, и ему вновь до боли сердечной стало жалко его.

— От нас-то ты уедешь, — негромко сказал он, — а вот от самого себя куда денешься? Не так это просто — от самого себя убежать, от прошлого своего. И тебе, прежде чем уехать, надо со своим прошлым рассчитаться. — Сергей Ермолаевич постучал палкой о пол. — Правда, ты трус, Сашка, прости меня за резкое слово, это трусость тебя во все твои беды толкнула, так что, видно, и говорить тут не о чем. Пошли, Юра. — Сергей Ермолаевич встал и принялся дрожащими пальцами застегивать пальто.

— Я останусь, — негромко ответил Юра, — я никуда не пойду.

Сашка с благодарностью посмотрел на товарища, потом взял из рук Сергея Ермолаевича палку и вновь усадил его на табурет.

— Не такой я трус, как вы думаете. Что я должен сделать?

— Вот это другой разговор, — обрадовался Сергей Ермолаевич. — Прежде всего помоги нам клуб подготовить к открытию. Надо все так устроить, чтоб ни одного мальчишку оттуда на рынок не потянуло. А в воскресенье дядю Васю обложим, как медведя в берлоге. Кузьма Кузьмич вот что предлагает…

Сергей Ермолаевич проверил, плотно ли прикрыта дверь, поманил к себе мальчишек и принялся что-то им нашептывать. И веселые лукавинки запрыгали в его глазах, и грозно зашевелились косматые, кустистые брови.

Какая-то смутная тревога не давала в последнее время покоя дяде Васе, заставляла его вздрагивать при каждом скрипе двери, по ночам поднимала с постели. А ведь все, кажется, шло как по маслу, и он сам цепкой рукой направлял события, и никаких неприятностей не сулило будущее.

Всю жизнь хотелось дяде Васе «развернуться по-настоящему» и всю жизнь не удавалось. Закончил когда-то шесть классов, надоело, бросил. Удрал из дому, всю страну исколесил… Сто работ сменил, ни к одной не прикипел. Все искал такое место, где и делать ничего не надо, и деньги сами текут.

Наконец, вроде, нашел — устроился на продовольственный склад. Только приловчился продукты на сторону сплавлять — хлоп, ревизия. Как ни петлял — разобрались. Дали два года — доискался…

Дядя Вася переживал, что так глупо попался. Не только потому, что впервые в жизни пришлось ему по-настоящему потрудиться, — валить лес было куда тяжелее, чем сидеть на складе и колдовать над накладными. И не потому, что из-за собственной неосторожности потерял руку, — раздробило, когда развалился им же плохо увязанный штабель бревен; пришлось ампутировать. А больше оттого, что теперь во всех бумагах придется писать о судимости, а с такими бумагами устроиться на «теплое» место будет не так-то просто.

Война застала его в небольшом городке недалеко от западной границы. Ночью была бомбежка, вспыхнули пожары. В сумятице группе заключенных удалось сбежать. Среди них был и дядя Вася. Ему повезло: через несколько часов переполненный беженцами поезд уносил его на восток. Забившись в уголок, он с радостью думал о том, что нечаянно развалившийся штабель бревен избавил его от военных патрулей и милиции, от подозрительных расспросов, а главное — от окопов. Мало ли людей бросило пылавшие дома, не успев захватить никаких документов, какой может быть спрос с инвалида!

С этим поездом он добрался до Орска. Выхлопотал новые документы, даже справку раздобыл, что руку потерял не где-нибудь, а на фронте. И не стало заключенного Василия Зенченко. Вместо него появился инвалид войны, пенсионер Василий Зайченко.

Работать он больше не пошел: быстро освоившись в новом городе, дядя Вася понял, что сможет прожить и без работы. Родным домом ему стала толкучка. Дядя Вася скупал за бесценок, а затем перепродавал краденое: одежду, хлебные карточки, облигации — и жил припеваючи. Даже облавы на спекулянтов не пугали его: «инвалид войны» умудрялся выходить сухим из любой переделки.

Прокатилась через Беларусь война, загромыхала у немецких границ, и дядю Васю потянуло в родные края. Он вернулся домой и опять занялся привычным делом.

Чем только не спекулировал он в разоренном, разрушенном городе! Хлебом и мукой, сахаром и мылом, одеждой и даже местом в очереди в магазинах… Но с каждым годом все труднее и труднее дяде Васе удавалось уходить от зоркого ока милиции.

После нескольких «внушений» дядя Вася понял, что надо «переквалифицироваться».

Долгое время он слонялся по колхозным рынкам, присматривался, принюхивался, зарабатывая по мелочишке, все искал «дело», которое и верный доход давало бы, и спекуляцией не считалось. Случайно увидел, как какой-то парень продавал рыбок. Только-только в ту пору первые аквариумисты заводили первые аквариумы, но дядя Вася сразу понял, что крохотные рыбки — это золотое дно.

С годами угол рынка, где собирались аквариумисты, голубеводы, кролиководы, становился все более и более оживленным, многолюдным. А с некоторых пор там по воскресеньям — просто не протолкнуться. Можно подумать, что весь город решил обзавестись аквариумами, всем нужны водоросли, улитки, компрессоры для подкачки воздуха. Сколько рыбок ни принеси, до одной распродашь. Хорошо, тихо — хоть бы тебе один милиционер заглянул или там дружинник…

Спокойно зажилось дяде Васе. Всегда находил он способ расправиться с опасными конкурентами. То слушок, осторожно пущенный, от них покупателей отпугивал, то красивая, хоть под микроскопом смотри, не заметишь, что уже больная, рыбка, которую он «неохотно» уступал другим торгашам, а то и просто щепотка «рыбьей холеры», незаметно подброшенная в аквариум, как было, скажем, с Чепиком.

В квартиру свою он жильцов пустил, а сам к Королевым переехал тоже неспроста — жильцы ему по тридцать пять рублей в месяц платили, а сам он — только пятнадцать. Прямой доход. Тем более что уже полгода совсем ничего не платит и долго еще платить не будет. Ксения Александровна больна, Сашка — шалопут… Глядишь — их домик вообще к рукам можно будет прибрать… А домик хороший, отремонтировать да продать — кучу денег за него отвалят.

Все хорошо складывалось у дяди Васи, и никак не мог он взять в толк, с чего это грызет его лютая тоска. Мечется он по захламленной комнате, натыкаясь на стулья, на банки с инфузориями, а в комнате пахнет гнилью от ящиков с молочными червями, от аквариумов, выстроившихся вдоль стен, и кажется дяде Васе, что рыбкам в этих аквариумах живется куда лучше, чем ему.