Дэн Смит - Тайна брата

Отвесить вторую пощечину она не успевает. Вольф так сильно бьет ее в лицо, что она отлетает назад. Сделав пару неверных шагов, мама спотыкается о коврик и со стуком падает на пол.

Бросившись к ней, падаю на колени.

Дед стискивает кулаки и делает шаг в сторону Вольфа, но Ба хватает его за руку. Дед замирает и смотрит на бабушку. Тяжело вздохнув, он переключается на маму.

Мама даже не пытается встать. Уткнувшись мне в колени, она всхлипывает, а я обнимаю ее и глажу по волосам. Подняв глаза на Вольфа, я ощущаю, как ненависть вскипает в крови. Тот достал пистолет и целится в маму, будто готов застрелить ее на месте. Обычно спокойное лицо искажено яростью. Глаза превратились в щелочки. Стиснув зубы, он тяжело дышит.

Обнимая маму, заглядываю в черный провал ствола. Потом перевожу взгляд на Вольфа. Интересно, что он будет делать?

Вольф целится в маму, потом медленно опускает руку. Постояв так, он убирает пистолет в кобуру. Видно, что он кое-как овладел собой.

— Не хочу забирать больше одного Фридмана за раз, — говорит он, поправляя шляпу. — За следующим вернусь как-нибудь потом. Хайль Гитлер!

Развернувшись на каблуках, Вольф идет к машине.

«Мерседес» исчезает вдали, а следом за ним, как привязанный, едет фургон.

Дед стоит у открытых дверей и смотрит в ночь, будто Вольф может приехать назад.

Мама затихла. Глажу ее по голове, лишь бы успокоить ее, но тут рука натыкается на мокрое. Глянув вниз, тут же осознаю, почему она не пытается встать. Мама вся в крови.

В суматохе никто не заметил. Лишь теперь мы видим, как густая жидкость растекается по полу, просачиваясь между досок. Она липкая на ощупь. По моей пижаме под маминой головой расплывается бурое пятно.

— Ханна! — кричит Ба. — У тебя кровь. Вальтер, скорее, поднимаем ее.

Ба хватает маму за руку, и они с дедом ставят ее на ноги.

— Я в порядке, не бойтесь, — бормочет мама, но у нее подгибаются ноги. Если бы ее не поддерживали, она бы снова осела на пол.

Кровь течет у нее по лицу, по шее, на ночнушку. Кровь повсюду. Меня одолевает паника.

— Спасите маму, пожалуйста, — прошу я.

Ба с дедом сажают маму за стол. Дед достает из буфета аптечку.

Ба пытается стереть кровь. Мама потихоньку приходит в себя. Когда дед приносит ей воды, она выпивает все до дна. Руки у нее дрожат, но стакан она держит уверенно. А потом просит еще.

— Кровотечение не останавливается. — Как бы ни старалась Ба, кровь так и течет из глубокой раны сбоку у мамы на голове. — Наверное, падая, ты ударилась о край стола. Глубокое рассечение. Надо бы в больницу.

— Тогда поехали, — встает дед. — Помогите усадить ее в машину.

— Нет, зашьешь дома, — говорит мать бабушке. И оборачивается к деду. — А ты попробуй выяснить, что со Стефаном. Это гораздо важнее.

— У меня инструмента нет, — объясняет Ба. — Тебе надо в больницу.

— Кто-то должен остаться, — возражает мать. — А если Стефан вернется, а дома никого нет?

— Твоя правда, — соглашается дед. — Бабушка с Карлом останутся тут. Мы с тобой как-нибудь управимся.

Ба перевязывает маме голову, чтобы кровь не текла рекой, и дед увозит ее в ночь. Мы с бабушкой остаемся вдвоем.

В доме воцаряется гнетущая тишина. Мы с Ба молча сидим за кухонным столом, напротив друг друга.

Мысли о поступке Вольфа приводят меня в бешенство.

Не могу поверить, что он забрал Стефана и ударил маму. Прокручиваю эту сцену в голове, вспоминаю, как мерзко он улыбнулся мне, как он требовал рассказать, слышал ли я про «Пиратов эдельвейса». Он называл их преступниками, но, готов спорить, никто из них не бьет женщин. В отличие от нацистов, «Пираты» не уводят детей под покровом ночи. И вряд ли они угрожают пистолетом беззащитным людям.

— Он просто животное. — У бабушки поджаты губы. — Я бы…

— Убила его, — заканчиваю фразу.

Ба поднимает на меня глаза.

— Я бы убил. Я его ненавижу.

— Тише ты, — шикает Ба. — Держи такие мысли при себе.

— И кто услышит? Я готов убить его! — едва ли не кричу я. Вскакиваю на ноги. Я готов повторять эти слова снова и снова. Как было бы здорово вырвать у него пистолет и пристрелить его, выпустить в него все пули. — Я хочу убить его.

— Даже не думай повторять эти слова при людях.

— Мне плевать.

— А зря. Подумай о маме. О нас. Посмотри, как все обернулось, потому что твой брат крутился с этими «Пиратами эдельвейса».

— Ты ведь знала про них. Знала смысл этого цветка. Знала, чем они занимаются.

— Мы просили Стефана держаться от «Пиратов» подальше.

— Но вы ненавидите фюрера так же, как они. Я знаю. — Бью рукой по столу. — Вы решили не говорить мне правду. Вы мне не доверяете.

— Карл…

— Ты мне не доверяешь! — почти кричу. — Думаешь, я донесу.

— А это, случаем, не ты? — Бабушка пронзает меня взглядом. — От кого Вольф узнал про Стефана?

Меня будто ледяной водой окатили.

— Что?

— Вольф говорил про свидетеля. Это не ты? — Слова, пронизанные подозрениями, падают медленно, но верно. — Ты рассказал Вольфу про Стефана?

— Нет. Конечно же нет. Он же мой брат. Как я…

— Ты уже один раз донес на него.

У меня отваливается челюсть. Не знаю, что сказать. Страшная тайна, которую я долго прятал, всплывает на поверхность. Меня одолевает жуткое чувство стыда и вины.

— Когда в прошлом году его арестовали, это ты донес на него. Это был ты.

— Что? Нет, я…

— Мы все знаем, что это ты.

Слова бабушки пронзают как пули. Все вокруг знают, насколько плохим, гадким человеком я был.

Все, на что я способен, — стоять и разевать рот, как рыба. Ведь она права.

Я предал Стефана. Собственного брата. Он провел неделю в исправительном лагере и вернулся оттуда бритым наголо, потому что я донес на него.

Я.

— Зачем ты так поступил? Карл, о чем ты думал?

Опускаюсь на стул. Гнев потух. Меня одолевают сложные чувства, стыд и вина густо замешаны на горьком сожалении, на страхе, что моя тайна раскрыта, на понимании, почему никто мне не верил, и на облегчении, что больше не надо прятаться.

— Стефан знал, что это ты, — смотрит на меня бабушка. — Следователи сказали ему, когда измывались над ним. Они смеялись, что его выдал собственный брат.

Сам он считал, что ты не виноват. Он простил тебя. Он понимал, что нацисты задурили тебе голову.

— Это в прошлом. — Прячу лицо в ладонях и кусаю губу, лишь бы удержать слезы. — В прошлом. Больше я бы так не поступил.

— Ты ничего не говорил Вольфу?

— Нет, клянусь. — У меня в глазах вскипают слезы. — Я стал другим. Все стало другим. Вообще все.

— Правда?

— Да, — всхлипываю. — Я бы ни за что не навредил Стефану. Ни за что. Честное слово.

— Я верю тебе, — говорит Ба, подходя и обнимая меня. — Честное слово.