Илья Москвин - Форвард — в защиту

— Мы с мамашей сперва решили, что я с тобой поеду. Но я… — И на секунду замялся. — Словом, зря я тебе в глаз дал. Вот я и решил самостоятельно, да поскорей. Это ведь, знаешь, как? Через неделю, потом ещё через неделю, а там мать вдруг передумает…

«Мы с мамашей решили, мать передумает…» — удивился Юра. Да, похоже, у них всё тут уже обговорено и спланировано. И это не он за Богдановым поехал, а Богданов сам за ним, за Юрой поехал, чтоб тот с ним вместе к отцу сходил. Для моральной поддержки. Ну и ну! А что касается Валькиной матери, то… Передумает — это как понять? Значит, выходит, она тоже сюда надумала?

А что, если…

И ведь ещё кто-то такое говорил. Кто? Да Евгеньич! Этот всегда всё наперёд знает. Говорят, он предсказал, что «Спартак» уделает «Металлиста» со счётом 7:0. Ему бы учёным работать или гадалкой. А он — «кино, вино и домино»! Но откуда у него, у Юры, такие мысли? От Евгеньича? Да нет! И насчёт «Металлиста» — это, наверно, одна трепотня. Было ведь что-то ещё. Но что?

Такса?

При чём тут такса?..

Нет, это всё могло так и быть. На самолёт — и сюда. В четыре прилетела, потом на такси. Сто километров… Так многие делают. В шесть, наверно, уже здесь была. Но почему он так решил?

И тут в Юриной голове сработала вдруг маленькая клеточка. Вроде маленькой комнатки, где, видимо, и занимались разгадкой данного обстоятельства. На двери комнатки — табличка «Отдел по воссоединению семьи гр-на Терновского К.П.». И отдел этот вдруг выдал информацию:

ВАЛЬКИНА МАТЬ ПРИЛЕТЕЛА.

ВЗЯЛА ТАКСИ И ПОЕХАЛА ПРЯМО К КОСТЕ.

ЕВГЕНЬИЧ СТОЯЛ НА БАЛКОНЕ И ВПОЛНЕ МОГ ВИДЕТЬ ЕЁ.

НЕ ЗАСТАВ КОСТЮ, ОЛЬГА ПОШЛА К ФОМИНОЙ.

ТАКСА ШЛА ПО ОБОИМ СЛЕДАМ — МАТЕРИ И СЫНА.

ОБА ШЛИ ПО ОДНОМУ ПУТИ — В НАПРАВЛЕНИИ ДОМА ФОМИНОЙ.

ПОТОМ ОЛЬГА К НЕЙ СВЕРНУЛА.

У ЖЕНЩИН ДУХИ, У НИХ СЛЕД ЧЁТЧЕ.

ВОТ СОБАКА И ЗАБЕСПОКОИЛАСЬ.

Такая вот длинная, изломанная молния в Юриной голове сверкнула.

— Идём к Инге, — в свою очередь, скомандовал он.

Пошли.

Тут Юра и ухватил всё ускользавшую от него мысль — словно за конец порванной записи уцепился.

— Ты тоже разводишь рыб?

— На фиг мне это нужно, — презрительно ответил Валентин.

— Почему же твоя мать писала отцу, что и ты…

Валентин помрачнел. Какие-то вопросы, расспросы. Он ведь какой? Особенный. Есть у него над кем командовать, кому в морду сунуть, а друзей нет. Правда, вот этот Миклуха-вратарь…

«Нравишься ты мне чем-то, — начал Валентин подбирать слова для разговора с Юрой. — Наверно, тем, что на клоуна похож…»

— Ладно, слушай, так и быть, — сказал он вслух. — Это как военная хитрость. Чтоб с гарантией. Мол, сын тоже разводит рыб, весь в тебя пошёл. Мать даже у Юрки узнавала насчёт всяких лялиусов-шмалиусов, гори они синим пламенем.

«И сестру свою рыжую к этому делу подключила, — добавил про себя Юра, вспомнив Капины разговоры с племянником. — Ясненько… Ясненько, да не всё. Не похож капитан на домашнего тирана. Не верится, что Валькина мать с ним расстаться хочет. Семья — уж куда крепче. Одни фотографии на стенах чего стоят! Спросить?..»

— А отчим твой — вроде нормальный мужик. — Так мне показалось, — сказал Юра.

Валентин непонятно прикрыл глаза, медленно повернулся к Юре.

— Слушай, ты… — начал он со спокойной, обманной неторопливостью. — Инга говорила, тут про какого-то моего московского папу вякают. Так заруби: это всё туфта и не твоего ума дело!

— Почему это не моего ума? — с выражением тонкой иронии на лице спросил Юра.

И тут Богданов ка-ак даст ему по выражению тонкой иронии!

«Опять!» — мелькнула жалкая мысль и вдруг придала Юре негаданную силу. Устояв на ногах, он саданул Богданову аперкотом, да так, что тот, закрываясь, стал отходить и, наконец, сказал:

— Всё, хватит. Квиты. Умеешь.

Дополнительное, теперь уж никому не нужное, а потому грустное открытие: у Богданова брови тоже чуть сросшиеся. Не такая уж это редкость среди человечества…

Двинулись дальше.

После удачной драки почему бы и не спросить:

— А чего это они… Твои. Чего они развелись?

— Вообще-то не твоего это ума… — Валентин замолчал, но вдруг бешено заорал — так, словно Юра давно: ежедневно, ежечасно, ежеминутно — пытал его этим вопросом, выматывал всю душу: — Не знаю!!! Понял?!! Не знаю!!!

А потом вдруг спросил, осенённый весёлой догадкой:

— Ты Юркиного отца, капитана, моим отчимом, что ли, считаешь?

— Ну да!

— Дурила! — впервые в жизни добродушно сказал Валентин.

Юра совсем растерялся и умолк — теперь уже окончательно.

Незаметно подошли к Ингиному дому. Валентин вдруг замер и невольным движением остановил Юру. И во все глаза смотрел вперёд.

Калитка Ингиного дома открылась, из неё вышла пёстрая компания. Какие-то женщины, Матильда и, наконец, такса. И среди них… Капа!!!

— Мама! — резким, ломающимся от волнения голосом вскрикнул Валентин.

Капа — мать Валентина?!!

Потом Юра увидел в проёме калитки Константина Петровича. Они — эти трое — вдруг выкристаллизовались и выступили из окружающих монолитным треугольным кристаллом. Они — трое — были вершинами, а взгляды их, взволнованно обращённые друг на друга, — сторонами треугольника.

Отец и сын медленно двинулись навстречу друг другу.

Юра быстро пошёл прочь.

— Юра! Постой! — закричала Капа и тем, наверно, уничтожила величие момента. Но она, видимо, считала, что никакого величия и никакой торжественности здесь и не нужно, бросилась догонять Юру…

Дома Юру уже давно ждали. Был накрыт стол.

— Садись, сын, — значительно сказал отец.

— Что, будете ругать? Врать — нехорошо? — усмехнулся Юра.

— Да, нехорошо, — вздохнул Голованов-старший.

— Вот, пожалуйста, — всё ещё хорохорился Юра, кивнув на увядшие ромашки-лютики, которые мать зачем-то поставила в банку с водой. — Гербарий.

— Да оставь ты свой гербарий! — в сердцах сказал отец. — Неужели ты думаешь, что мы не поняли бы тебя?

В тоне отца было что-то непростое — вроде бы обида и одновременно как бы грустное восхищение. Мать вытирала слёзы.

— Я искупаюсь, — нарушил молчание Юра. — Всё-таки чистота — залог здоровья. Это кроме шуток.

Юра скрылся в ванной, но тут же высунул голову.

— И вообще… — сказал он, покраснев. — Я по вас здорово соскучился.

Вот оно — долгожданное, заслуженное наслаждение — вытянуться в горячей, шевелящейся по дну ванны зеленоватыми извилистыми тенями, домашней, родной, «ванной» воде!

Это тебе не колючий, мрачный, пронзаемый всеми земными ветрами и шумами стог. Вспомнил — и замелькали вдруг цветные фотографии, виденные на капитанской даче. На них была Ольга. А на Костиных чёрно-белых — рыжая Капа. Только на них цвет её волос не был виден.

И это последняя-распоследняя догадка. Всё. Теперь и догадываться больше не о чем, и вспоминать больше нечего.