Екатерина Мурашова - Дверь, открытая всегда

– Какой коврик? – удивляется Георгий.

– Ну, тот, на котором вы собирались спать? Как пес, по вашему же выражению?

– Вах! Ничего человек не понимает!

– Хорошо. Больше вы ничего не имеете мне сказать? Тогда распишитесь вот здесь… И здесь. До свидания. Если вспомните еще что-нибудь важное, заходите, не стесняйтесь.

– Но вы найдете его?!

– Сделаем все возможное, не беспокойтесь.

– А-а-а! – стонет Георгий, выходит, держась за голову руками.

Тот же милиционер и его коллега в этой же комнате пьют кофе с бубликами.

– Ну, чего там у тебя с этими, с историками? Есть что-нибудь?

– Да нет пока. Хотя я лично уверен, что, если эта штука вообще в Питер приехала, то ее спер кто-то из своих. Случайный человек туда никак попасть не мог.

– Так и кто же из них?

– Поразительно, но вне подозрений только старичок. Он, видишь ли, уже второй год из дома не выходит и даже по квартире передвигается с трудом. Впрочем, он вполне мог быть наводчиком. Практически все остальные прибегали туда поодиночке, уже после общего отбоя. Охранник видел троих, но он, по его признанию, два раза отлучался, так что…

– И ты думаешь…

– Наибольшие подозрения вызывает кавказец. Уж очень он за голову хватается. Переигрывает, по-моему.

– А зачем это вообще надо? В смысле кому она, кроме музеев, нужна?

– Деньги, как всегда, деньги. Штука, если она подлинная и если не врет старичок, безумно дорогая. Западные коллекционеры отвалят за нее кучу баксов, кто-то из наших историков забогатеет, свалит за рубеж и будет там жить припеваючи…

– А как же наука и все такое?

– Наукой, если у тебя есть деньги, можно где угодно заниматься в свое удовольствие. Ты думаешь, у этих историков зарплата большая?

– Даже думать не хочу…

– Ну вот. В этом смысле опять же подозрителен кавказец. Он всего три года здесь. Беженец из Абхазии. Фактически без прописки, без денег, все время под угрозой увольнения из института. Так что Россию ему любить особо не за что.

– Ну, а доказать… Найти…

– Не думаю. Таможню мы предупредили. Но, скорее всего, так все и повиснет. Если ее уже не продали, то уж наверняка спрятали в надежном месте. Это же умные, образованные люди, а не мелкие воришки-рекетиры: украл-отнял и тут же пошел гулять в ближайший ресторан…

– Да… Вот тебе и достояние республики…

– А-а… Первый раз, что ли! – милиционер безнадежно машет рукой.

Комната дяди Пети. Шпень сидит за столом и ест яичницу с салом и картошкой с огромной закопченной сковородки. Закусывает попеременно помидором и огурцом, которые макает в соль. Рядом стоит кружка с чаем и лежит надкусанный ломоть хлеба, щедро намазанный маслом. Дядя Петя прихлебывает пустой чай и наблюдает за мальчишкой с явным удовольствием. Мотыль стоит у окна.

– А что, Шпендик, ты, значит, совсем стихи сочинять не умеешь? – ласково спрашивает старик.

– Да что ты, дядь Петь, к нему пристал со своими стихами! – с досадой говорит Мотыль. – Он и в школе-то не учится…

– А вот это зря… Зря, Шпендик. Учение – оно свет. Не помню, кто сказал, но у нас в детской колонии имени Сухомлинского это изречение было написано на стенке во-от такими буквами. А я тогда, дурак, не внял, не учился. Вот теперь страдаю… А у тебя, Васятка, семья-то есть? Детки?

– Да какая, дядя Петя, у вора семья!

– Вот! То-то и оно! – дядя Петя наставительно поднимает корявый палец. Шпень замирает с ложкой во рту, внимательно наблюдает за стариком. – Завязывай, Васятка, пока не поздно. Начинай жить, а не то будешь вот как я… Старость пришла, а рядом – никого. И вспомнить, считай, нечего. Как воровал, гулял, да зону топтал? Все в одно слилось… Приходится вот стишки писать. Ты, небось, думаешь, чердак у дяди Пети поехал? А это я развлекаюсь так…

– Да не, я ничего… – смущенно говорит Мотыль. – Я вот, наоборот, мальчонку тебе привел, думал, может, ты его научишь чему… Как меня…

– Нет, Васятка! Не буду я его учить. И тебе не советую. Нечему нам с тобой его учить. Нынче такая жизнь пошла – сложная… Мы с тобой уже сами в ней ничего не понимаем. Завязал бы ты, пока не поздно…

– А я завяжу. Вот чашку эту продам, деньги возьму – и завяжу. Истинный крест, дядя Петя. Куплю ларек, буду пышки продавать… Больше всего с детства уважаю пышки с сахарной пудрой… Шпень, а ты пышки любишь?

– Дядя Мотыль, а разве чашка – у тебя?! – Шпень едва не подавился картошкой, с трудом проглотил, с хрустом откусил огурец. – Я думал, она у этого, у Птицы, осталась…

– Думал он! – Мотыль отвешивает мальчишке легкий подзатыльник. – Индюк тоже думал, а знаешь куда попал… Не твоего это ума дело…

Несколько минут все молчат. Шпень сосредоточенно доедает картошку и все остальное, думает. Потом аккуратно вытирает пальцы о край расстеленной на столе газеты. Поднимает взгляд.

– Сейчас пойду посуду вымою… Но только отчего же не моего? Ты ж, дядя Мотыль, на покупателя-то выхода не имеешь? На того, заграничного?

– А ты, шкет, имеешь, что ли?

– А у меня есть план.

– Да поди ты…

– Погоди, Васятка. Я ж тебе говорю, они – новое поколение, у них мозги по-другому устроены. Излагай, Шпендик.

– Значит так, – Шпень с торжеством смотрит на Мотыля. – Излагаю. У Птицы есть покупатель, который с него за пропавшую чашку три шкуры спустит. А чашки у Птицы нет. Значит, что? Значит, надо ему чашку у тебя отнять, а тебя – кончить. И меня тоже кончить, потому что я его знаю и могу выдать. Хоть историкам, хоть милиции, хоть еще кому. А если ему всего этого не сделать, то кончат, скорее всего, его самого. И значит, просто на все это плюнуть он не может. Так?

– Ну, так, – хмуро говорит Мотыль. – И что с того?

– А то, что Птица нас на покупателя и выведет.

– Как это?

– Очень просто. Он все равно будет меня искать. А я ему покажусь и дам понять, что мы с тобой – заодно. Сразу убивать меня он не станет, потому что понадеется, что я его приведу к чашке. И сразу же побежит докладывать покупателю. А мы за ним проследим, узнаем, кто покупатель, свяжемся с ним напрямую и предложим купить чашку у нас. Им же все равно, кому деньги платить. Так?

– Нет, Шпень, слишком сложно и опасно, – решительно возражает дядя Петя. – В конце твоего плана вообще никого в живых не останется. И кто будет следить за Птицей? Ты, что ли? Или Васятка? Да он же вас вмиг просчитает. Я для таких дел уже слишком стар…

– А вот и нет! – торжествующе смеется Шпень. – У меня есть люди. Они проследят в лучшем виде. Вы что думаете, я такой простой, да? Я, когда сюда первый раз шел, тоже подстраховался… Ну и не надо так сопеть… Почем я знал, что ты, дядя Мотыль, меня сразу же не пристукнешь… Помните, я у окна руками махал? Ты, дядя Петя, еще спросил, кого я там увидел? Это я отбой своим людям давал, в смысле, что все в порядке…