Екатерина Мурашова - Дверь, открытая всегда

– Я понял это еще тогда, – соглашается дядя Петя. – Ждал, когда ты сам скажешь… Видишь, Васятка, они и впрямь другие… Сколько тебе лет, Шпендик?

– Сколько не есть, все мои! Так что, принимаете мой план или как?

– Обсудить надо, – все так же хмуро говорит Мотыль.

Квартира Родиона. Отец с сыном пьют чай на кухне. Кот ходит внизу, с урчанием трется об ноги. Отец мнется, собирается что-то сказать, несколько раз сворачивает в сторону.

– Родя, подай масло… Не кроши хлеб… Да не давай ты ему колбасы, он ел полчаса назад! И так не кот, а дирижабль какой-то… – наконец, решается. – Родька! Мать велела мне с тобой поговорить.

– О чем, папа?

– Маме передали, что тебя видели в очень странной компании.

– Кто передал?

– Не знаю. Какая-то ее подруга. Это не имеет значения, потому что она хорошо тебя знает, и не могла ошибиться. По ее словам, ты болтался на рынке в обществе кавказского мальчика и какого-то беспризорника. Вы оживленно что-то обсуждали. Это твои новые друзья? Тогда почему мы с мамой о них не знаем?

– Да, это мои новые друзья. И я не считаю нужным обсуждать это с тобой и мамой. Кажется, ты сам говорил мне, что друзей каждый выбирает сам.

– Да, это так. Но дружба предполагает общие интересы. Что у тебя общего с вышеупомянутыми персонажами?

– Это мое дело.

– Хорошо. Но скажи мне откровенно, Родион: ты ни во что не вляпался? У тебя сейчас сложный возраст, тебе хочется самоутвердиться. Ты учишься в специальной школе, у тебя с раннего детства специфический круг общения, в чем-то ты далек от обычной жизни, многого в ней не знаешь. Я все это понимаю, и, если надо, если ты влез во что-то, постараюсь тебе помочь. Так как?

– Нет, папа, – со всей возможной твердостью отвечает Родион. – У меня все нормально.

– Ну, как знаешь…

– А что, папа, та чаша из клада, про которую ты мне рассказывал. Ее еще не нашли?

– Нет, к сожалению. И вряд ли найдут. Милиция почему-то думает, что потир украл один из нас, сотрудников института, или даже мы все вместе. По-моему, это явный бред. Вместо того, чтобы искать чашу, они ищут противоречия в наших показаниях.

– Но, может быть, действительно…

– Нет, нет. Я знаю каждого много лет. Валентин Прокопьевич отдал истории Византии всю жизнь. Андрей и Геннадий – его лучшие ученики. Про себя я совершенно уверен, что чашу не брал. Меньше других мы знаем Георгия, он недавно приехал в Питер, но я и раньше читал его статьи. Он прекрасный специалист и просто не мог… а милиция думает именно на него… Впрочем, зачем я это тебе рассказываю! Ты просто уводишь меня от неприятной для тебя темы…

– Нет, нет, папа, мне очень интересно. Я правда хочу, чтобы эта чаша нашлась…

– Если бы она нашлась! Мы все в таком напряжении… Геннадий только что вышел из больницы. Георгий из-за этих подозрений на грани нервного срыва. А у Валентина Прокопьевича больное сердце… А-а-а! Что говорить!

Отец Родиона встает ставит чашку в раковину и выходит из кухни. Кот тут же вспрыгивает на колени к Родиону, тянется к колбасе.

– Родион, ты не во что не вляпался? – сам себя спрашивает Родион. Задумывается. Кот под столом с урчанием жует утащенную колбасу.

Вся компания сидит на скамейке в одном из петербургских садов. Весь сад усыпан осенними листьями. На дорожках лежит кружевная тень. Мальчишки обсуждают что-то, крича и размахивая руками. Тихо и молча сидят Тахир и Анка. Когда их взгляды случайно встречаются, оба опускают головы.

– Историки пытаются сами искать, но у них, как я понял, ничего не получается. А милиция думает, что взял кто-то из самих историков. То есть, они думают на Георгия, который приехал, – рассказывает Родион.

– Правильно, я тоже бы так подумал, если бы не знал, как было, – говорит Сережка.

– Почему? – удивляется Шпень.

– А потому. Понаехали тут…

Тахир кирпично краснеет, еще ниже опускает голову.

– Сережка! – укоризненно говорит Анка.

– Да я не про тебя, Тахир, – Сережка машет рукой. – Я вообще…

– Люди бывают плохие и хорошие, – твердо говорит Родион. – Все. Больше ничего нет.

– Точно! – неожиданно соглашается Шпень. – Это ты правильно сказал. Хорошие и плохие. И если человек, предположим, вор, то это не значит…

У Родиона отваливается челюсть. Он хочет что-то сказать, возразить, но не находит слов. Сережка хохочет. Даже Тахир слабо улыбается.

– Шпендик, что ты такое говоришь! – возмущенно вскрикивает Анка.

– Да ладно, ладно, не кипешись, Анка, это я так, о своем… – смущается Шпень. – В общем, как вам мой план?

– Я согласен, – сразу говорит Сережка. – Только я не понял, как мы чашку-то себе оставим. То есть, мы же не можем ее по правде отдать? Получается, что мы должны всех надуть. И этих, которые иностранцы, и Птицу, и этого твоего, Мотыля…

– А нельзя просто у Мотыля чашку стащить? – спрашивает Анка.

– Не, – Шпень мотает головой. – Так он мне и скажет, где она. Он же вор, значит, никому не доверяет. Он даже дяде Пете не сказал, а дядя Петя его учитель.

– Чего учитель? – интересуется Родион. – Ты же говорил, он почти неграмотный и тебе учиться велел.

– Воровского дела. Чего ж еще? – пожимая плечами, объясняет Шпень. – А иностранцы нам нужны, чтобы деньги с них снять…

– Нет, нет, нет! – говорит Родион. – Никаких денег! Что же это получится? Мы их украдем, да? Ведь чашку-то мы не отдадим. Значит и денег никаких не брать. Иначе – я не согласен!

– Ну и дурак! – говорит Шпень. Сережка согласно кивает.

– Да, с деньгами – это нельзя, – соглашается с Родионом Анка. – А ты как думаешь, Тахир?

– Я думаю, это грязные деньги, – подумав, говорит Тахир. – Из-за них уже чуть Шпеня не убили. Надо чашку взять и отдать историкам, а этих, которые ворованное покупают, сдать в милицию.

– Трое против двоих, – говорит Родион. – Решено. Деньгами этими пусть подавятся, а чашки им не видать.

– А что я Мотылю скажу? – уныло спрашивает Шпень.

– Сначала ничего не скажешь. Пусть он думает, что все тип-топ. А потом скажешь: не получилось! – объясняет Анка. – Или на нас все свалишь. Мол, мы все испортили. Ну не убьет же он нас всех!

– Мотыль не убьет…

– Ну вот и решили! – радуется Родион. – А мне домой пора. Отец сейчас к Валентину Прокопьевичу пойдет, велел до его отхода дома быть.

– А мы еще погуляем. Правда, Анка? – говорит Сережка.

– Осень красивая, – говорит Анка. – Как картина или как музыка.

– Ну пока, – мальчишки суют друг другу руки. Анка с Сережкой медленно уходят по аллее. Тахир, поколебавшись, идет следом. Сережка оборачивается и показывает ему кулак. Анка отдает Сережке сумку, бежит вперед и неожиданно делает сальто. Сережка кидает сумку в опавшие листья и идет колесом. Тахир смотрит.

– Во дают! – смеется Родион.