Нина Семушина - Те, которых не бывает [litres]

Люба наконец выступила из тьмы.

Это была невысокого роста, где-то до плеча Ане, полная девушка в чёрном пальто нараспашку и красном вязаном берете. Короткие тёмные волосы Любы завивались и торчали во все стороны. Ярко-красная помада, ярко-красный свитер с хрестоматийными оленями. Очки в чёрной оправе. Родинка над верхней губой. Красные гриндерсы в синих бахилах.

Справившись с собой, Аня закрыла рот и с подчёркнутым вниманием принялась драить чистый пол сухой тряпкой.

– Что-то я не вижу покаяния на твоём лице, – вместо приветствия бросила Люба, на ходу скидывая пальто прямо в руки Максимилиану Генриховичу, и скрылась в смотровой. Максимилиан Генрихович обернулся – только тут он, кажется, заметил Аню. Доктор с каменным лицом вручил ей Любино пальто, зашёл в кабинет и захлопнул дверь.

Аня осталась одна – в темноте, в недоумении и в ярости.

– Макс, но ведь это не дело. – Люба с ногами забралась на стул в ординаторской и с аппетитом ела яблочное повидло столовыми ложками прямо из банки. – Пошлите уже кого-нибудь на курсы в общество глухих. Телефончик запиши вот, с факсом: восемь триста сорок два, два…

– Люба, ты не поверишь. У всех есть работа, а денег нет ни у кого. И потом, у нас же тут все ветераны умственного труда, вдруг человек плохо выучит и неправильно переведёт…

– Конечно, чтобы правильно переводить, надо переводить много, практиковаться и так далее. Это целая жизнь, Макс, – прочавкала Люба. – Но она стоит того. И вообще, сколько можно учить английский, есть куча других языков. Я могу понять, почему люди, например, баскский не учат, – где ты в Перми найдёшь преподавателя? Преподаватели баскского все люди приличные, чего им тут делать. Ну или ладно, например, татарский (хотя я считаю, что не знать ни одного агглютинативного языка стыдно приличному человеку!), ладно таджикский или узбекский: как ни крути, всё-таки тоже иностранный, можно оправдаться, если постараться. Но русский жестовый язык, он же даже не иностранный! Стыдоба! У тебя, случайно, нет ещё варенья?

На столе росла горка мандариновой кожуры. Чайник на электроплитке в углу закипал уже, наверное, в десятый раз. На диване рядом с ней сидели Ян и Ася и в четыре руки вырезали снежинки из листочков отрывного календаря, который Ася, запутавшись в путешествиях во времени, забывала обрывать, и он теперь отставал от действительности почти на месяц.

– А сколько языков вы знаете, Любовь Петровна? – поинтересовался Малинин, вырезавший особенно затейливую снежинку и от усердия даже высунувший язык. Люба преподавала у него латынь, на которой Ян не то чтобы часто появлялся, поэтому чувствовал он себя сейчас крайне неуютно. Он и имя преподавателя-то узнал сегодня, но надеялся, что это пройдёт незамеченным.

– Все, Малинин.

Люба звякнула ложкой о пустое дно банки и с сожалением вздохнула. Малинин прикусил язык и заморгал. Чайник на электроплитке, чтобы заполнить неловкую паузу, протяжно засвистел.

– В смысле? – наконец переспросил красноречивый студент-филолог, снимая чайник с импровизированного огня.

– В смысле все живые языки мира, Малинин.

– Так разве бывает?

– Конечно, не бывает, Малинин, – успокоила его Люба. – Некоторым людям ведь даже зачёт по латыни сдать не под силу. А ещё люди не летают, как птицы. А наши сны зависят от того, что мы ели на ужин. И прошлое – упрямая вещь и не желает меняться.

– То есть вы… тоже не человек?

– Конечно, Малинин, преподаватель же не человек. А переводчик вообще почтовая лошадь просвещения. – Люба картинно воздела руки к украшенному ржавыми узорами потолку. – Загнанная! В мыле! Вот я, между прочим, в кино собиралась сегодня. На «Звёздные войны». А я что делаю? Сижу в компании каких-то нелюдей, то есть студентов, и доктора, как будто у меня с головой не в порядке. Наверное, и правда не в порядке. И вообще, я русским языком спросила: есть ещё варенье? Или вы тут даже русского не понимаете?

Ян морщил лоб, что-то про себя проговаривал и так смотрел на стену, что, казалось, сейчас просверлит в ней взглядом дыру, а потом спросил:

– А вот в Амазонии, говорят, есть народ пираха. У них в языке, говорят, даже числа нет. И полторы фонемы. Его вы тоже знаете?

– Хорошая попытка, Малинин, – сладким, как яблочное повидло, голосом ответила Люба. – Если посреди Перми внезапно окажется замерзающий представитель народа пираха, я, конечно, применю все три фонемы и три тона этого чудесного наречия, чтобы помочь ему добраться до тепла. Но если ты задумал продать меня лингвистам в информанты, то нет, не сработает. Ладно. Раз варенья у вас больше нет, пойду я, пожалуй, у меня кино через десять минут. Значит, так, Макс: на курсы в ВОГ пошлёшь своего донора удачи. Ну а что, повезло так повезло! Малинин, учи латынь. А ты, Аська, заходи в гости поговорить, а то забудешь бабушкин язык, она расстроится. В новом году увидимся.

– Люба, давай я тебя переброшу на полчаса назад, – начала вставать Ася.

– Тут пять минут ехать. Малинин, до свидания. Auf Wiedersehen, zay gezunt!

– А это какой язык? – поинтересовался лингвистически наивный в германских языках Малинин. Ася, судя по её лицу, не то опять завидовала Любе и её харлею, не то опять переживала за Любины права, не то опять предавалась детским воспоминаниям о бабушке, об утраченном времени и каких-нибудь колокольнях Бальбека – в общем, явно пребывала где-то не здесь.

– Не какой, а какие, – ответил за Асю Макс. Он рывком открыл окно и с наслаждением закурил. За окном взревел мотор харлея. Жёлтый луч света прорезал снегопад. Доктор поправил очки, наполовину свесился в окно и, убедившись, что опасность миновала, извлёк из-под стола трёхлитровую банку вишнёвого варенья.

– А что это вы на меня так смотрите? Я никогда и не говорил, что я альтруист.

На остановке не было никого, кроме почти сливавшейся с сугробом белой фигуры, – зыбкая границы между вечером, когда автобус ещё, может быть, ходит, и ночью, когда его уже точно не будет, давно прошла. Фонарь над остановкой периодически моргал, как будто засыпал на посту.

И всё же одинокая фигура на занесённой снегом остановке чего-то ожидала на краю тротуара. Люба пронеслась мимо, окатив фигуру снегом и грязной кашей из-под колёс, проехала ещё два квартала, выругалась сквозь зубы и лихо развернулась на встречной. 31 декабря, какой ненормальный тут будет по своей воле стоять? Какой ненормальный будет тут по своей воле ездить?

– Автобусы не ходят, – сообщила она, резко затормозив у остановки. – Или вы тут Деда Мороза ждёте?

– Так я сам Дед Мороз, – дружелюбно ответил Любе белый сугроб, больше напоминавший снеговика. – Просто что-то у меня с санями сегодня проблемы.