Нина Семушина - Те, которых не бывает [litres]

Люба протёрла очки; высоченный пожилой мужик в белом пуховике, действительно припорошённый снегом по самую макушку, выглядел неожиданно дружелюбно. И ничему не удивлялся.

– Вам в Великий Устюг, поди? – Люба сочувственно скривилась.

– Хуже. – Дед Мороз отряхнулся и оказался действительно бородатым.

– В Закамск, что ли? – догадалась Люба. Окладистая борода, белая и длинная, вызвала у Любы желание подёргать и проверить, не из ваты ли она, и теперь она, серьёзный человек, преподаватель латыни и переводчик с многолетним стажем, боролась с собой.

Дед кивнул. Люба прикинула в уме, сколько бензина осталось в её железном коне, и сделала решительный приглашающий жест. Дед Мороз засунул руку в сугроб и извлёк из него увесистый мешок, который заправским жестом перекинул через плечо.

– Спасибо, внучка, выручила.

– Ну, может, это покроет то, что я весь год плохо себя вела?

Мотор взревел. Ветер свистел в ушах; снегопад усилился настолько, что Люба почти не видела дороги впереди себя. Где-то под ними лениво ворочалась подо льдом Кама, которой наконец не надо было отмахиваться от рыбаков, зачем-то дырявивших её одеяло.

Ехали молча.

«Нет, борода всё-таки не из ваты. Тут что-то другое. Мочалка? Искусственные волосы? Но почему тогда сосульками не замёрзла? Оригинальное всё-таки занятие у мужика. Вот это работа. Это я понимаю».

– Дедушка, а куда в Закамске-то? – своевременно поинтересовалась Люба, когда позади остался инфернально мигающий в темноте новогодней иллюминацией Дворец культуры.

– Да тормози хоть здесь, – раскатисто прозвучал за плечом голос Деда. – У меня в каждом доме дело найдётся. А с некоторыми и на посту…

От неожиданности Люба действительно затормозила – в полуметре от преграждающего ей дорогу полосатого милицейского жезла. Она даже не успела испугаться, зато успела не на шутку разобидеться на Деда. Если он такой зоркий, почему не сказал? Она ж, поди, километров под сто ехала, чёрт возьми, сейчас прав лишат опять. Надо было слушать Энгаус… Вот чёрт. И прямо под Новый год.

– Здравия желаю, Дедушка. – Раскрасневшийся молодой инспектор ДПС сиял, как новогодняя ёлка, и улыбался до ушей, по форме напоминавших ручки кастрюли и предательски торчавших из-под форменной шапки.

– Привет, Володя! Ну ты и вырос! – Дед заключил инспектора в могучие объятия. Люба вжалась в сиденье и решила прикинуться, что её тут нет. Впрочем, у них тут, кажется, семейная мафия. Смешно, когда твой дед работает Дедом Морозом, наверное. Может, он уговорит внука её не штрафовать?..

Любин пассажир бодро соскочил с мотоцикла и углубился в свой огромный мешок, скрывшись в нём почти наполовину. Из мешка донеслось:

– С бабушкой будешь встречать?

– Да не, я дежурю, Дедушка Мороз, – развёл руками инспектор Володя. – Но она ничего, всё понимает. Вроде к ней мама зайдёт, ну и я, как освобожусь. Я гитару ей купил новую, только вот…

Снегопад усиливался. Инспектор Володя перевёл взгляд на Любу. Взгляд этот ничего хорошего не предвещал. Люба молча полезла в карман за правами.

– Струны забыл, знаю, – донеслось из мешка. – Сейчас, погоди.

Когда инспектор ДПС Владимир Козлов как раз закончил выписывать штраф за превышение скорости водителю Любови Толмачёвой, из искрящегося сугроба, в который успел превратиться мешок с подарками, вновь возник Любин бородатый пассажир и протянул Володе аккуратную коробочку, перевязанную зачем-то красной лентой.

– Вот, тут струны бабушке нейлоновые, ну и каподастр, который ты тоже забыл. Ты там под ёлку спрячь как-нибудь, сам знаешь.

– А почему бы вам самому не спрятать? – Порядком замёрзшая и слегка раздражённая Люба мрачно смотрела на Деда из-под своего берета.

– Я не могу. – Доброжелательность Деда, кажется, невозможно было поколебать ничем, но он смутился. Или просто от мороза покраснел? Кто его разберёт… – Она в меня, как бы так сказать помягче… ну… не верит, в общем. Но это ж не повод без подарка сидеть, правильно?

Люба хотела сказать что-то привычно колкое, но почему-то прикусила свой подвешенный, подобно маятнику Фуко, и, видимо, потому сутки напролёт болтавший язык, а щёки у неё покраснели – то ли мороз действительно был достаточно колюч, то ли Любе стало неведомо почему стыдно. Стыдно за то, что она с самого детского сада была яростным противником теории о существовании Деда Мороза. «Нет, ну вы поймите, – каждую зиму втолковывала она малышам из своей детсадовской группы, стоя на горке, как Ленин на броневике. – Вот вы даже ещё не умеете писать, как какой-то там дед узнает о том, чего вы хотите? Бросьте, это мама с папой покупают!» Дети, уяснив, что Дед Мороз – опиум для народа, начинали несмело, но вполне искренне рыдать. Воспитательница ругала Любу. А через год всё повторялось. Потому что… ну не может же он быть настоящим? Что за маскарад вообще!

Люба искоса посмотрела на деда: тот достал из кармана огромную карту, развернул её и что-то бурчал себе под нос, водя длинным пальцем по улицам города, приобретавшим на бумаге вид безликих и одинаковых линий, хотя в реальности каждая из них была целой Вселенной.

– Любовь… Петровна, – инспектор дорожно-патрульной службы Владимир Козлов аккуратно, как к незнакомой собаке, притронулся своей здоровенной ладонью к рулю Любиного мотоцикла, – ведь это у вас… ну, типа… настоящий харлей же, да?

– Ещё какой. – Люба сосредоточенно потёрла нос и поправила очки.

– А он какую скорость развивает? – Глаза у инспектора Козлова напоминали две фары дальнего света в тумане.

– О, я бы показала, – Люба многозначительно скривилась и даже как-то приосанилась, – но у меня не хватит денег на ещё один штраф!

Лицо инспектора Владимира Козлова оставалось каменным («Настоящий профессионал, непробиваемый!» – подумала Люба), но зато несколько раз сменило цвет: сперва оно приобрело гранитный оттенок, затем окрасилось в мраморный, перешло в родонитовый, и тогда инспектор Козлов наконец заговорил.

– Любовь Петровна. Я это. Ну. Типа. Вы не сочтите за что-нибудь. Я же, ну, не кто-нибудь. Я вас оштрафовал за дело. У меня работа такая. И в жилом районе, ну, нельзя так ездить. Я понимаю, что Новый год, но вдруг вы бы вы кого-нибудь того. Ну, не того. И у него бы Нового года не было. И никакого бы это. Не было. Никогда. Понимаете.

Люба вспоминала древнего грека Демосфена, который говорил, набрав в рот камней, и представляла себе инспектора Козлова, который вот так вот, в шинели и шапке, стоит перед разноцветной и шумной, как морской прибой, древнегреческой толпой и смотрит на афинян серьёзными глазами, зажав в руке квитанцию. И где-то там, в толпе, стоит бабушка оратора и теребит узловатыми пальцами край своего хитона. Но отчего-то Любе совсем не было смешно – а было…. Ну, в общем. Это. Стыдно. Типа. Потому что вообще-то инспектор с ушами как у кастрюли был более чем прав, и она сама это знала.