Нина Семушина - Те, которых не бывает [litres]

– Это больница, тут всегда что-то случается, – пробурчал Макс.

И это сегодня – когда, помимо работы, ему и так приходится следить за младшим братом с повадками Питера Пэна и разрушительным потенциалом Годзиллы, который уже был пойман за тем, что устроил светомузыку в служебном лифте!

– Макс? Что-то интересное случилось?

– Неважно, Ян, это не твоё дело.

Наблюдая в открытую форточку за очередью машин скорой помощи к приёмному покою, Макс подумал, что этот Новый год имеет все шансы стать худшим в истории этой больницы, и приготовился действовать решительно. Дело было за малым – решить, как именно.

– Сиди, пожалуйста, тихо, и ни ногой за порог, понятно?

– Да, конечно, – послушно кивнул Ян, краем глаза наблюдая за братом. Макс надел ботинки; и без того недовольное лицо молодого врача теперь напоминало картину Мунка «Крик». Героическим усилием воли подавляя желание немедленно надрать этому юному дарованию уши (времени на это не было), он схватил с вешалки пальто и запер дверь на ключ. Никаких иллюзий по поводу поведения сводного брата у него не было.

Охранник Захарыч протёр глаза ещё раз, но ничего не изменилось. Его по-прежнему обступали, словно стены неведомого лабиринта, высокие стеллажи, уходившие в темноту и терявшиеся в вышине там, где у сторожки, по логике вещей, должна была быть крыша. Сотни книг, аккуратно расставленные по алфавиту, смотрели на него с полок.

Захарыч почесал лоб. Он был уверен, что со вчера не пил, да и вчера разве что чуть-чуть. Он на работе вообще не пил. Ну только для сугреву. И то не сегодня. То есть по всему выходило, что в старенькой проходной четвёртой медсанчасти действительно находилась библиотека.

Ну ладно. Чего только в этих учреждениях не бывает – у них вон больные в коридорах лежат, ясное дело, что книги некуда девать. Может, уже и библиотеку в палату превратили. Медицинская библиотека же вполне могла быть в больнице? Логично же? Нормально? Захарыч огляделся. Кажется, он вообще тут никогда не был – на проходной всегда работал мрачный сухощавый старик Султаныч, который едва ли обменялся с коллегами хотя бы парой слов за всё время, что Захарыч тут работал. Ну разве что рычал на всех, кто пытался пройти без пропуска. Сидит постоянно в будке, бурчит, что пропуск ему поздно принесли, – ну сыч сычом! А вот поди ж ты – он, оказывается, интеллектуал!

«Народные русские сказки», – гласила надпись на первой же попавшейся ему книге. «В. Я. Пропп. Морфология волшебной сказки», – вторила ей вторая. «Замолскис, исчезающий бог». «Миф о вечном возвращении». «Тысячеликий герой». «Сказки народов мира. Том 6. Сказки народов Австралии и Океании». Для медицинской библиотека выглядела не очень.

Раздался грохот. Дверь открылась, как будто кто-то открыл её с ноги, и на пороге возник тёмный силуэт в развевающемся плаще. Поддавшись, очевидно, сказочным образам, Захарыч схватил книгу, словно щит, и приготовился защищаться.

Силуэт на пороге оказался всего лишь дежурным врачом реанимации, который по неизвестной причине не надел пальто, а лишь накинул поверх халата. Но не успел Захарыч выдохнуть, как тот подошёл к столу, извлёк из верхнего ящика музейного вида старинный фолиант – и без каких-либо объяснений растворился в сумерках.

Чайник на плите снова заливисто засвистел. Гуля (именно так звали маму Елисея) резала пирог с вареньем, а Елисей с младшей выкладывали на столе какой-то сложный узор из бубликов. Картина была настолько идиллическая, что Серёга даже не стал по обыкновению ворчать на дочь, что с едой играть нехорошо.

– Всё-таки, Гуля, я не понимаю, что вам кажется в этой истории странным. – Серёга отхлебнул чай из блюдечка. Со времён, когда была жива бабушка, к которой он ездил в деревню на каникулы, никто не наливал его вот так – и от этого даже сам чай как будто бы пах летом, сеном с полевыми цветами и дымом костра, который у реки разводили соседи-рыбаки. – В советское время детей ещё и не так называли. Помните – Даздраперма, Оюшминальд?

Младшая глупо захихикала.

– А Оюшминальд – это кто? – спросил Елисей.

– Отто Юльевич Шмидт на льдине. – Кажется, искушённой в ономастике Гуле было совсем не смешно. – Но Оюшминальды не рождались целыми палатами, а наши сказочные герои – вполне.

Чай был отличный, бублики свежие, а Елисей с младшей, кажется, вполне подружились, но всё это уже походило на теорию заговора. Правильно интерпретировав выражение лица Серёги, Гуля, видимо, решила его добить:

– И я знаю почему.

– Ну так поделитесь же, – саркастически улыбнулся Серёга.

Гуля сплетала и расплетала пальцы – женщина явно очень нервничала. Она и сама понимала, что слова звучат глупо, и немного жалела, что вообще начала этот разговор. Всё же было так хорошо – Елисей и Иляна явно симпатизировали друг другу, могли бы подружиться, а она сейчас напугает девочкиного отца, они уйдут, и Елисей снова останется один, запертый в квартире, – пока не вернётся из рейса папа-дальнобойщик.

– Вы не спрашивали у вашей жены, почему она назвала Иляну Иляной?

Спросить жену? Как он ни старался забыть, не получалось. Почти семь лет прошло, но каждый день что-нибудь напоминало, и он снова видел перед собой белую дверь с надписью «РЕАНИМАЦИЯ», очередь из таких же бледных, как он сам, родителей у двери, серое от усталости лицо дежурной медсестры, которая выходила и рассказывала, как у них дела.

Они почти не разговаривали между собой – боялись спрашивать. Не знали имён друг друга, но всякий раз, когда кто-то переставал приходить, с делаными улыбками говорили друг другу: вот, выписали, стало лучше. О том, что может быть иначе, не говорили – слишком боялись.

Сергей не знал, что там было у его молчаливых соседей по скамейке у реанимации, какой была жизнь, в которую они возвращались, но не мог перестать думать о том, как же он им завидует. Некоторые приходили вдвоём, чаще приходили матери. Но Наташка сама лежала в реанимации, и он бегал между больницами, в которых, как заколдованные королевны или пленные принцессы, лежали его девочки, которым он не мог ни словом, ни знаком сказать, как он их любит. Единственным утешением были сны: очевидно, от нервов каждую ночь во сне вся эта сказочная метафорическая муть вылезала наружу и давала надежду: ведь нёсся же по тёмным лесам Серый Волк, мчались богатыри через чисто поле, летели гуси-лебеди, и все, как одна, сказки заканчивались одинаково. Царевен-королевен освобождали, исцеляли, спасали, и он, Серёга, просыпался в слезах и с новыми силами. Откуда они только брались, все эти сказки? Не из детства же – своё детство Серёга отлично помнил, и в нём были машинки, пушки из пластилина, рыбалка, ныряние с деревенской пристани вслед уплывающему пароходику, потом прицепленная к школьной форме цепочка, стянутая из школьного туалета (чтоб как у металлистов), драки за гаражами, исключение из пионеров и книги Гарри Гаррисона, но никакой Иляны Косынзяны там не было. Но откуда-то же она взялась у него в голове в ту ночь, после которой заведующая реанимацией впервые широко улыбнулась ему и спросила: