Надежда Гарнык - Лисье время [litres]

– Сможешь у меня на плече сидеть?

– Смогу! – обрадовалась Ляля; она сразу поняла, что будет звенеть в колокольчик, открывая учебный год. Она видела такое в новостях когда-то давно: девочка сидит на плече у молодого дяди.

– А не испугаешься? Давай попробуем. – Дядя подставил плечо. – Сядь и обними меня за шею. Да другой рукой, в этой же колокольчик. – Дядя встал – Ляля «улетела» под небо, как на каруселях, она стал выше всех. Выше учительницы, выше знакомых по садику противных мамаш. Сейчас они задрали свои глупые надменные бошки и пялились, чернея от зависти. А Ляля достала из копилки своей памяти, из гиппокампа, воспоминание с полки «ХХ», когда сидела на лавке, а все дочки этих злючек-мамок, тогда ещё не таких потасканных и морщинистых, играли спектакль про Курочку Рябу. С новой для себя высоченной высоты Ляля заметила Соню Потоцкую, та весело махала ей табличкой «3А» и кричала:

– Ляля Ключникова! Ты – звезда! Ну я тебе устрою! – и хохотала.

– Ох, как пушинка, и такая лапочка, – сказал кто-то из взрослых.

Лялю спустили на асфальт, учительница снова вручила ей табличку, хотя за ней уже тянулась пухлая лапа Насти Пресняковой.

И Ляля поняла: они с учительницей теперь друзья, жаль только, она пока не знает, как её зовут. Бабушка сто раз повторяла, но Ляля забыла. То ли Валентина Викторовна, то ли Виолетта Вячеславовна, главное, что не Лариса Игоревна.

– Вас Виолетта Викторовна зовут? – тихо спросила Ляля.

– Точно! Какая сообразительная девочка. Ну красавица…

– У нас заведующая в садике Виолетта Тихоновна.

– Ну я пока не заведующая, но будем стремиться. – Учительница бережно погладила Лялю по голове.

Ляля торжествовала: её несут, вокруг разливается море детей, маленьких и совсем взрослых, как дядя, на плече, которого она сидит. Она звенит в колокольчик. Все смотрят, затаив дыхание. Вот оно, счастье, вот! Ляля ещё всем покажет, всем докажет, да, всем!

Когда их вели по коридору старшеклассники, Настя Преснякова обернулась и сказала:

– Мой папа всё на цифровую камеру снял. Мы тебе диск посмотреть дадим. Если хочешь, конечно.

Какой диск? Какая цифровая камера, когда все снимают на видеокамеры, а диски слушают на магнитолах? Но это ладно. А вот слово «папа» почему-то больно хлестнуло Лялю.

– Мне не нужен твой диск, – сказала Ляля в духе самой Насти, которая всегда от всего отказывалась, утверждая, что «мама мне всё купит». – Меня телевидение снимало. Моя мама мне любую запись принесёт.

– Не принесёт, – огрызнулась Настя.

– Принесёт. Она с сегодняшнего дня в башне работает, в новостях.

– Подумаешь: гримёр! – обернулась снова Настя.

– Девочка! Не вертись, – сказала девушка, которая буквально тащила Настю – ведь она всё оборачивалась назад, когда говорила с Лялей, и била своим тяжеленным ранцем с ортопедической спинкой сопровождающую по ноге.

– Художник-гримёр! – поправила Ляля.

– У моей мамы таких художников как собак нерезаных, они на нас батрачат.

– Твою маму наши лисы разорвут и кожу с неё снимут. – Ляля могла перенести всё что угодно в свой адрес, но телевидение, точнее, то, что её мама там работала, было святое, Ляля считала, что лучше работы и быть не может, а тут такое, как говорят взрослые, неуважение… Ляля и сама не знала, как у неё вырвались такие страшные слова, за миг до этого она и не собиралась ничего такого говорить Насте, просто злилась и, кажется, краснела. Вроде как кто-то за неё сказал эти слова…

– Девочка! Ну что ты всё вертишься! Ух, заноза! – сказала Насте девушка-старшеклассница и отпустила руку Насти. Девушка, чёрненькая, стриженая как мальчик, обратилась и к Ляле: – Привыкай, звёздочка, красивым все завидуют. Особенно грызуны.

Первое сентября запомнилось не только колокольчиком, угрозами, что лисы сожрут маму Насти, но и тяжелейшим букетом – гладиолусы оказались не по силам Ляле, но она выдержала, а перед тем как напугать лисами Настю, Ляле хотелось тыкнуть букетом в её сытую смуглую рожу и гладкие хомячьи щёчки. Летом, занимаясь с бабушкой устным счётом, Ляля разобралась немного в ценах и понимала, что букет очень дорогой. Это придавало ей сил. В классе на полу стояла высокая ваза. Гладиолусы учительница поставила туда, а все остальные цветы – охапками в вёдра. На столе Виолетты Викторовны тоже стояли букеты – милые, игольчатые, без упаковки. Ляля впервые видела сразу столько цветов, не считая рынка, конечно, она была очень горда: её гладиолусы – украшение класса, милые цветочки – украшение стола. А остальные цветы – стадо.

Ляля сразу постаралась себя зарекомендовать. Ходила по коридорам уверенно, хоть это было и страшно – вокруг же старшие дети. Очень помогла Соня Потоцкая, она останавливала Лялю первая, и они болтали, выжидали, когда Настя выйдет из туалета, неожиданно нападали с двух сторон и толкали её.

– Дурочки! Глупые! – Настя, как неваляшка, шаталась, выскакивала из тисков «эскорта». Ляля видела: Настя чуть не плакала, она тяжело привыкала к школе, всем тут было плевать на то, сколько всего у Насти есть и кто её родители, пусть даже на них и батрачили художники. Если бы Ляля была повнимательнее, она бы заметила, что Настя после первого сентября старается держаться от неё подальше и не подзуживает Лялю, как случалось раньше в детском саду.

– Ой, ой! Харю накусала шире паровоза. – Как Ляля была рада Потоцкой, как она скучала без её смешных и грубоватых поговорок, от которых Настю ещё больше теперь начинало трясти.

Общение с Соней в коридорах сделало Лялю увереннее, Ляля не тушевалась в школе, как некоторые домашние дети-хныкалки. Хныкалок Ляля презирала, многих одноклассников Ляля знала по саду, некоторых по двору. Ляля ни к кому сама не подходила поболтать и побегать, но подходили к ней. Ляля по-прежнему предпочитала молчать с некоторыми, на обидчиков и насмешников предпочитала смотреть презрительно и с превосходством – это она практиковала в ответ на обидные слова, тычки или толчки мальчишек.

Первый год в школе прошёл относительно спокойно, таскали с собой игрушки, хвалились, как в детском саду, кто-то перед кем-то заискивал. Некоторые, как и Ляля, ни с кем не дружили; Ляля считала своей подругой только Соню, на переменах она болтала только с ней. Были в классе дети, которые не подлаживались под разговоры, не сыпали слоганами из рекламы, как когда-то Ляля в саду, и никто над ними не смеялся, – это были дети, которые хорошо учились, молчаливые на переменах, собранные на уроке, они были настроены на труд, а не на развлечение. Ляля же так не могла. Ляля училась без троек, средне училась, но учительница относилась к ней намного лучше, чем воспитательница. Виолетта Викторовна относилась плохо только к детям родителей-скандалистов, например к Руслану. Мать Руслана, высокая и очень грузная, ещё больше ставшая походить на гору, часто приходила к учительнице – «гору» вызывали. Руслан был старше всех. В прошлом году он уже начинал ходить в первый класс и был изгнан из школы: он вставал во время урока, ругался, вёл себя вызывающе. За год он повзрослел, но и новую Виолетту Викторовну почему-то возненавидел, хотя и не ругался на неё, как на прошлогоднюю учительницу. Ляля всего не знала, понимала только, что у мамы Руслика с учительницей настоящая война. Наверное, по старой памяти Руслан выбрал Лялю в друзья. И Ляля в знак благодарности за то, что в саду он её часто поддерживал, не прогоняла его, хотя понимала, что дружба с Русланом не одобряется учительницей. Руслан защищал Лялю от других мальчишек. Ляля и Руслан ходили в группу продлённого дня. Смеялись, гуляли, немного хулиганили вместе с присоединившейся Потоцкой – веселились от души. В школе намного смешнее, чем в саду, и свободнее! Но приходилось делать и уроки.