Надежда Гарнык - Лисье время [litres]

– Никогда, – просто отвечала тётя Галя. – Вы посмотрите на меня. Я спивающийся прокуренный скорняк. Кому я нужна?

– Ты запустила себя, Галина, ты же была симпатичнее намного Зои.

– Что было, то прошло, Екатерина Яковлевна. Всему виной моё увлечение шитьём и моя вера в светлое будущее.

– Ну что ты, Галя. Прекрасная специальность. Это же деньги. Надо было просто не бросать рисовать. Вот Зоя окончила после изостудии художку, потом театральный…

– Грим – это её, а моё – шкурки, я и без рисования шубы вижу… Я в голове вижу, в мозгах… Но это, увы, в отличие от грима, в личной жизни не помогает.

– Ты права, Галя. Грим – это сплошной обман. Слышала, преступники в нашем городе и пригороде обманывали пенсионеров, выманивая последние деньги на лекарства. Прикидывались сотрудниками поликлиники. Лапшу на уши вешали. Лапша на уши – это как грим на лицо. Или мой случай возьми. У меня какие-то бандиты чуть косу не отрезали. Стою на остановке, подошли спросить, где улица Соболья, а сами за волосы как схватят. Чудом спаслась.

– Кто напал?

– Теперь никогда поверх шубы косу не выпускаю, всегда – под. И спасли, не поверишь, – лисы!

– Да я уже слышала. Они многим помогают. Всё с криминалом связано…

Они стояли далеко от Лялиного мольберта и после этих слов ушли за ширму: в студии был отгороженный занавесками уголок, своеобразный кабинет. Там стоял стол, стеллажи, на них лежали документы, работы, разнообразные инструменты для оформления, даже резак для паспарту.

Как только Екатерина Яковлевна зашла за ширму, в студии начались шевеления, разговоры, смех. Ляля отошла от своего мольберта, двинулась к столу, ближнему к ширме. На всех столах стояли банки с красками. Ляля стала искать подходящую, медленно отвинчивала крышки и внимательно изучала, засохла краска или можно рисовать, – часто в студии дежурные плохо закрывали краски, и они сохли.

И вот что Ляля услышала дальше, после пропуска.

– Зоя вообще молодец такая, – говорила тётя Галя. – Она и на телевидении работает, и такое училище в Москве закончила, ей преподавали великие люди, да и в художке сколько лет училась. Помню, я иду из техникума и встречаю её на улице, она как раз на каникулы приехала, Зоя сразу пригласила в гости, работы свои показала.

– И тебе понравились?

– Не знаю, Екатерина Яковлевна. Мне сложно судить.

– Но всё-таки? Ты же зритель. Как зритель что скажешь?

– Зоя художку закончила, потом этот техникум – что я буду говорить. У меня самой рисунок плохой.

– Галя! Ты всю жизнь себя ругаешь, во всём сомневаешься. Так нельзя. Бери пример с Зои. Её послушать, так на телевидении только она работает, и от неё всё зависит. А она как художник – нулевая. Повторюшка. Копиист. Ты намного талантливее была.

Ляля замерла с полуоткрытой банкой, перестала отвинчивать крышку, прилипшую из-за засохшей краски… А ведь и правда. Маму послушать – так все разговоры дома про то, как она устаёт на работе, про то, как её ценят и как ведущие хотят, чтобы только мама их гримировала.

– А ты знаешь, например, что Зоя и дипломную работу в художке срисовала, скопировала?

– И дипло-ом?

У Ляли чуть банка не выскользнула из рук, каким-то непонятным образом Ляля поймала банку, стук о край, слава лисам, не прекратил разговор.

– Как? У неё же был городской пейзаж. Она мне рассказывала, как ходила по ночному нашему городу, и по центру, и по фабричному району и делала наброски.

– Наброски набросками, Галина. Их никто не видел. А итог – слизала. Вот тебе и вся твоя распрекрасная гениальная Зоя. Я ещё вам тогда говорила, ты, конечно, не помнишь, что Зое надо идти в прикладное, в коммерческую роспись. Писанки, матрёшки, Городец, это у неё выходит хорошо. Но не более. А уж как на конкурсе рисунка на асфальте она копировала тех, кто рядом с ней рисовал… Один в один!

– Это помню. Ляля-то как рисует? Зоя рассказывала, отец-то тоже в театральном, на бутафории учился.

– Рано пока говорить. Ребёнок зажатый. Но расписывается потихоньку. Что-то в Ляле точно есть. Сейчас, на мой взгляд, лучшую работу пишет. Лис на горе воет на луну. Настоящее. Своё. Только…

– Что? – раздался испуганный голос тёти Гали.

– Ничего. Лис рисуют у нас все дети, но такой лис – в пятнах, помесь с чернобуркой, и ворс серебрится… Это вблизи надо лису разглядеть, зафиксировать деталь, ты же знаешь, самое сложное – запомнить и повторить. И лапы, так дотошно выписывает лапы, будто с натуры. И такое настроение в работе… Жуткое. Для этого нужен стресс, удар.

– Да ну. Это она у меня дома шкур насмотрелась, она их обожает.

– Вполне допускаю. Но такую работу, Галина, уж поверь моему опыту, ребёнок просто так не нарисует. Непросто девочке, очень непросто приходится…

Ляля вернулась к мольберту и делала вид, что ищет цвет на палитре.

– Ой, зачем тебе вторая банка изумрудной зелени? – рассмеялась Лиза. – У тебя и зелёного нет на твоей почеркушке…

Ляля не обиделась. Ничего себе почеркушка. Полватмана! Это Лиза из зависти. К работе до конца занятия Ляля так и не притронулась. Она переваривала услышанное. Неужели по рисунку можно всё узнать о человеке? Лиса Ляля начала рисовать на прошлом занятии. Тогда она немножко поругалась с мамой. Точнее, мама в сотый раз ругалась, что Ляля не убирается, только мультики смотрит, а ей приходится и на работе вкалывать, и дома. Ляле было страшно и одиноко от этих невразумительных непонятных претензий – вещей накидано было столько же, сколько обычно, она и нарисовала одиночество. Мама последнее время ругалась как-то ни с того ни с сего, будто дело было совсем не в Ляле. Привяжется из-за ерунды, если Ляля попадётся под горячую руку. Обида вылилась на бумагу. Лис без стаи, один-одинёшенек, он полон сил, но его обидели… Это лис, который пристроился рядом с ней, когда они вышли из больничного травмпункта. Ляля его и дома часто рисовала.

«Значит, мама срисовывала, – размышляла Ляля вечером, – значит, слизывала». Мама частенько для школы рисовала газеты – по английскому и для класса на Новый год. Это были очень красивые газеты, необычные, оригинальные, но все фигурки мама срисовывала из книжек и с открыток – у бабушки стоял целый ящик с поздравительными открытками со всех концов мира, пополнялся он после каждого праздника. Но слизывала мама виртуозно. Ляля видела, как маме нравится расписывать ватманские листы… Ляля понимала, что срисовать – это так же, как списать. Лиза тоже попыталась нарисовать лиса, как у Ляли, но Екатерина Яковлевна сразу остановила Лизу и потребовала рисовать, а не срисовывать. Ещё Ляля понимала: в газете для школы можно размещать срисованное, но не в выпускной работе в художке. Бабушка сколько раз ругалась и давала отрицательные рецензии на дипломы, даже кричала в телефон, что это дело принципиальное, что она не намерена читать в дипломе то, что когда-то уже рецензировала. («Просто безобразие! Не то что ни одной своей мысли – ни одной своей строчки! Хоть бы слова местами меняли. Вы там в колледже прекратите одни и те же дипломные работы по сто первому разу перепродавать!») И уж совсем ни в какие ворота – срисовать на конкурсе рисунка на асфальте, это Ляля понимала прекрасно. Вот тебе и мама.