Надежда Гарнык - Лисье время [litres]

Тогда в моду вошли лизуны – выглядели они как склизкие гадливые инопланетные сущности. Ляля тоже стала таскать такого. Как-то на продлёнке она положила лизуна на парту, а учительница испугалась. И нажаловалась маме. В этот день Лялю с продлёнки забирала мама. Как раз была прогулка. Учительница продлёнки сказала:

– Ваша дочь – это просто безобразие.

– Да? – удивилась мама.

– Да. Она принесла в школу грязь.

– Да что вы! – усмехнулась мама, не веря учительнице.

– И не усмехайтесь тут мне! – заголосила учительница.

– Да, – подошла другая учительница, из другой группы продлённого дня. – Вы кто такая вообще?

– Мама Ляли, – сказала мама, приподнимая тёмные очки. («Я не люблю взгляды людей», – объясняла она.)

– Так вот. Следите за дочерью. Не давайте ей разную ерундистику.

– Что-о? – переспросила мама с вызовом.

– Что слышали.

– И это учителя! Я балдею.

– Поменьше балдейте!

Мама изменилась в лице, Ляля видела это по складкам у губ. Они становились глубже, резче, когда мама была недовольна.

– Ляля! Что ты принесла в школу?

– Лизуна.

– Ах, лизуна! – Лизуна купила бабушка, мама вряд ли знала, кто это такой, но виду не показала. – Это же ребёнок. Играет. Чем вам не угодил лизун?

– Играйте дома. А в школе учатся, – отрезали обе учительницы и отвернулись.

– Дуры какие-то, – сказала мама, когда они с Лялей отошли на безопасное расстояние от школьного забора-решётки.

Мама редко обзывалась, Ляля впервые слышала от мамы бранные слова, да ещё в адрес учительниц, с которыми до этого мама общалась уважительно, но не снимая очки. Учительницы же, видя маму Ляли, всегда переглядывались или шушукались.

– Где лизун-то? – спросила мама, когда они подходили к подъезду.

– Отобрали.

– Так они же его испугались.

– Салфетку взяла и в урну бросила.

– Понятно.

Больше мама об этом не вспоминала, а с продлёнки Лялю забирать стала бабушка.

Ляля очень боялась идти на продлёнку на следующий день, тем более что Потоцкая проходила в больнице курс лечения от астмы. Но Ляля заставила себя идти, крепилась, хоть на негнущихся ногах, но виду не показывала. Но группы соединили. Одна из учительниц, та, что выбросила лизуна в урну, не пришла. Вторая учительница была не в духе, говорила с Лялей пренебрежительным, недовольным тоном сквозь нос и поправляя очки:

– Ляля, ешь! Ляля, не болтай с Русланом. Делай уроки! А то мама вся недовольная у неё, вместо того чтобы прощения попросить…

Ляля краснела, она чуть не плакала. Тут Руслан поднялся из-за стола и сказал:

– А за что Лялька должна прощения просить?

– За безобразное вчерашнее поведение. Так ещё и репортаж мама сняла ко Дню учителя. «Лизуны и урны» – название. С утра взяли у Дарьи Дмитриевны интервью, а теперь она в больнице с кризом.

Ляля хотела сказать, что мама ничего не снимает, а снимает дядя Лёня и злой-презлой корреспондент, что они всегда в поисках «горячих» сюжетов и что надо думать, прежде чем с мамой так некрасиво ругаться… Но ничего этого Ляля не сказала.

И Руслан промолчал на этот раз, он не понял ни слова, да и находился в школе до первого предупреждения, о чём «оставшаяся в живых» учительница не преминула напомнить. Первое предупреждение случилось, теперь ждали второе и последнее, учителя на продлёнке провоцировали Руслана. А так бы – Ляля была уверена! – Руслан и дальше продолжил бы разбирательство, препираться он умел получше Дарьи Дмитриевны, которую Ляле было ничуточки не жалко, ни на ноготок.

На прогулке Руслан изрёк совершенно по-взрослому:

– Впервые в жизни сдержался. Взрослею. Мне скоро девять. Придёшь на день рождения?

Ляля кивнула. Они стали дружить.

Дарья Дмитриевна выписалась через неделю, ничего Ляле не припоминала, но смотрела та-акими глазами… Да уж, этот лизун ей вышел боком. Ещё и уборщица «отличилась»: не вынесла урну вечером, вот бригада и сняла смешной сюжет, разбирая урну перед зрителями, абсолютно не смешной для Дарьи Дмитриевны, – в урне оказалось девять лизунов, значит, она отобрала в тот день их у девяти детей.

В следующем году Ляля перестала ходить на продлёнку, в этот, по выражению мамы, «рассадник нервных климактерических дурынд». Мама записала Лялю в изостудию и на танцы, а Руслан по-прежнему ходил на продлёнку, он не мог дома делать уроки, у него не получалось дома.

– Дома многое отвлекает, в школе из-под палки я могу, – как бы оправдывался Руслан.

– Но с тобой Потоцкая. Ты не один.

– Потоцкую в музыкалку пихнули. Всех родоки пихают в благородные места. Все наши расходятся кто куда, – сокрушался Руслан.

– На продлёнке у тебя много друзей. – Ляля осеклась: в классе Руслана не любили.

Виолетта Викторовна ненавидела Руслана, в классе за ним закрепилась репутация хулигана и оторвы. И это было справедливо. Но Ляля знала: Руслан добрый, в отличие от многих нехулиганов и неоторв. Кроме того, мама хорошо относилась к Руслану, но уточняла, что Руслан «брошенный». Мама его жалела, но как-то молча. Ляле казалось, что мама знает о нём намного больше. Ляля внимательно следила за мамой, за её поведением, за её словами – мама по-прежнему была не очень-то с Лялей разговорчива.

У мамы стало ещё больше работы и совсем мало свободного времени – мама теперь подрабатывала гримёром и парикмахером на свадьбах с загадочной и завораживающей приставкой «вип-». Если уж в первом классе мама жила своей жизнью, не считая собраний и необходимых покупок одежды и ручек-карандашей-бумаг-фломиков, то что будет теперь? Хорошо, что бабушка по-прежнему «в строю». Она и стала водить Лялю в изостудию и на танцы. Но бабушке не так просто даются эти отведения-приведения. Ляля больше не стыдилась бабушки, пусть думают что хотят. Они с бабушкой знают много, намного больше того, что знает мама. Они как подельники – так один мальчик в их классе со странной фамилией Маскелла назвал людей, которые делают что-то вместе. Ляля и раньше слышала это слово, ещё в группе, от детей сотрудников колонии, но сейчас эти дети в «Б» классе, они оказались не такие способные, как они, «ашки», и Виолетта Викторовна их к себе не взяла. Лялю не пугает это слово, они с бабушкой не виноваты в смерти «блестящей юбки» и «бегающих глаз», эти люди сами виноваты. Стариков и детей все жалеют и хотят защищать – Ляля слышала такие слова в фильме, где под красивую песню смотрит в небо красивый дядя, а по небу летят красивые птицы – наверное, журавли… Но Лялю пугает другое – бабушка снова начинает странно улыбаться. Это плохо, Ляля помнит, как стыдилась именно этой улыбки когда-то давно, в той, другой, детсадовской жизни… Бабушке надо больше лежать, ведь она ещё консультирует дипломников, всё реже и реже, но проводят экскурсии, к ней приходят спросить совета совершенно разные люди: от преподавателей колледжа и технологов фабрики до охотников-любителей, зарабатывающих свой хлеб тяжёлым сезонным отстрелом зверя и птицы. Ну неужели её не может водить мама? Хотя бы иногда, чтобы бабушка могла отдохнуть. Иногда бабушку узнают на улице, и все ей рады, приветствуют, здороваются, улыбаются Ляле, говорят, как ей повезло с бабушкой. Только мама не радуется бабушке. Она отвечает ей коротко, раздражённо, ей постоянно некогда, всё время она где-то по делам, но Ляля не верит, что всё время по делам. Ляля знает: если человек хороший, у него найдётся время на близких. Вон тётя Рая Карповская всегда появляется в сложные моменты, а у неё большая семья, но находила она время и приходила к ним, сообщала после трагедии подробности про поиск тела медсестры, о смене заведующей тоже рассказала, о том, что всеми мошенничествами, этими надувательствами пожилых, руководила заведующая…