А Богуш - Черепашки-ниндзя и Тайна Древнего Египта

Эйприл, придвинув стульчик, села с одной сторо­ны от профессора, а Леонардо, проделав то же са­мое, сел с другой стороны. Они увидели на листе ряды причудливых фигурок людей и животных и какие-то совсем непонятные знаки.

- Вот здесь, - продолжал профессор Брэдли, указывая пальцем на первый значок,- вы видите иероглиф из двух фигур: сверху горизонтальная черточка, а под ней прямоугольник. Что это за слово?

Эйприл покачала головой, не зная ответа. Лео­нардо промолчал, не придав вопросу важного значения.

- Сам иероглиф не дает ответа на этот вопрос, так как египтяне, как и некоторые другие народы древности, не писали гласных. Черточка передает звук «с», а прямо угольник – «ш». Надо еще знать, какой гласный звук следует поставить в середине. На это указывает так называемый определитель, который ставился после иероглифа. В данном случае в качестве определителя дан знак писцового прибора. Значит, слово в целом читается как «сеш», что значит «письмо, запись». Так обычно начинали текст папируса. И действительно, дальше идут знакомые мне знаки и иероглифы, обозначаю­щие отдельные звуки и слова, но, как я ни старал­ся, в каком бы порядке ни переставлял их, они не складываются в понятные фразы. Так оказалось, что папирус зашифрован, а самонадеянный иссле­дователь в моем лице потерпел полное фиаско.

- Быть может, следует попробовать еще раз?­ - неуверенно произнесла Эйприл.

- Нет, уже использованы все известные мне способы. И знаете, друзья мои, мне даже в голову пришло, что это вовсе и не текст.

- Тогда что же? - поинтересовался Леонардо.

- Вот здесь, у первого иероглифа, кроме определителя в виде писцового прибора, есть еще один знак - в виде лиры. Такое сочетание знаков я встречаю первый раз в своей практике. А все остальные иероглифы - разных размеров. Но это не случайно, так как их можно по величине рассор­тировать в семь групп. Однако и такая расстановка иероглифов не дала осмысленного текста. Тогда я подумал: уж не ноты ли это? Ведь знак лиры в сочетании со знаком, означающим слово «запись», можно при некоторой фантазии прочесть как «му­зыкальная запись». Но и эта надежда рухнула, как только я вспомнил, что у древних египтян никогда не было нотной грамоты...

Профессор Брэдли почему-то виновато улыб­нулся. А Эйприл все хотелось сказать ему что-нибудь утешительное, но она так ничего и не придумала.

Черепашки вернулись, когда уже стемнело. При свете фонаря все дружно ужинали за столом. Гово­рить никому не хотелось. После еды каждый занял свой спальный мешок и вскоре уснул. Только про­фессор Брэдли, перевозбудившись за день от всех треволнений, долго крутился и никак не мог вы­брать нужное положение. Его одолевали тяжелые раздумья. Увы, он так и не смог разгадать тайну папируса. Ему стало грустно и досадно, а возмож­но, он просто устал от своей скучной профессии и теперь не мешало бы ему отдохнуть. Но сколько бы он ни думал, тайна папируса не давалась ему. Наутро Брэдли решительно вскочил с ненавистного ему спального мешка, обвиняя и его в своей бессоннице, вышел из палатки, прихватив с собой папирус. Профессор Брэдли спешил встретиться с профессором Арнольдом, надеясь, что, может, у то­го хватит изобретательности, чтобы найти ключ к шифру.

Он вернулся через несколько часов уставший и обессилевший. Положив папирус на стол, он рух­нул на свой спальный мешок и захрапел.

Проснувшись, Эйприл подошла к столу и еще раз внимательно посмотрела на текст. Она имела кое-какое музыкальное образование и предположение профессора, что эти знаки имели отношение к му­зыке, серьезно заинтересовало ее. «A ведь это уди­вительно, - подумала Эйприл, - что у древних египтян не было нот. В те времена музыка конечно не звучала: на различных празднествах и гуляньях, участвовала в торжественных шествиях, в дворцо­вых развлечениях. Она была связана со словом, пляской и жестом. Правда, до наших дней не дошло ни одного памятника древней музыки. Напевы передавались из уст в уста от посвященных к посвященным... Впрочем, можно ли говорить о пол­ном отсутствии в древнем Египте нотной грамоты? Она была, но выражалась не в нотных знаках, а языком жестов». Эйприл попыталась представить себе оркестр, сопровождающий религиозную цере­монию в каком-нибудь древнеегипетском храме. На возвышении стоит жрец в белом плаще, и точно рассчитанным движениям его рук повинуются разнообразные инструменты: дугообразные арфы, продольные флейты, двойные гобои, лютни, угло­вые арфы, инструменты типа двойного кларнета, семиструнные лиры, большие и маленькие бара­баны...

Какая-то быстро возникшая мысль заставила Эйприл вздрогнуть. Мысль была очень важная, но она мелькнула и исчезла. Эйприл напрягла память, ее взгляд упал на листок с иероглифами, она встала и взяла его в руки.

Она вспомнила, что важная мысль была связана именно с текстом папируса, точнее с нарисованной на листке семиструнной лирой.

- Семиструнная... семиструнная, - прошептала Эйприл.

Эйприл показалось, что она близка к разгадке. Она вспоминала все, что ей было известно о лире. «Лира имеет семь струн, настроенных диатони­чески - теноровые и басовые...» Она почувствова­ла, как учащенно забилось сердце, а мысль продол­жала лихорадочно работать: «На папирусе рядом с определителем первого иероглифа нарисована лира. У лиры семь струн, а на папирусе иероглифы семи размеров. Не значит ли это, что лира - ключ к шифру? Надо только группировать иероглифы не по сходству в размерах, а соответственно строю лиры: семь иероглифов - от самого маленького до самого большого, снова семь в том же порядке и так далее...

У Эйприл от волнения даже пот выступил на переносице мелкими бусинками. Она сорвалась с места и подбежала к спящему профессору Брэдли:

- Профессор, проснитесь! - крикнула Эйприл.

- Что случилось? - еще не успев открыть гла­за, спрашивали, просыпаясь, черепашки.

- Профессор!

- Эйприл, да не тряси его так, - заметил Донателло.

- Оставь, наконец, человека в покое! - зло бросил Микеланджело.

- Я разгадала загадку!

- Что? Где? - испуганное выражение лица профессора вызвало у Эйприл приступ смеха.

- Не понимаю, - обиженно произнес профес­сор Брэдли, - так напугать, а потом еще смеяться над пожилым человеком.

- Я радуюсь!

- Поверьте, мне приятно слышать, что мой сонный вид может так обрадовать кого-то, - чуть не плача, выдавил из себя профессор.

- Я радуюсь другому, я нашла то, что вы иска­ли, - торжественно заявила Эйприл, вставая перед всеми в полный рост.

- Но я еще ничего не потерял, - недоумевал тот.

- Профессор, - перебил Донателло, - просим прощения за Эйприл, она неудачно пошутила.

- Я вовсе не шучу, - Эйприл свела брови и гневно глянула на Донателло.