Жаклин Сильвестр - Поместье Уэйкфилд [litres]

Зак отошел, анализируя только что услышанное.

Когда Митчем ворвался в его комнату, Зак уже раздевался и укладывался спать. На мгновение оба молча уставились друг на друга. Парень был озадачен необычностью этой ситуации – Митчем никогда раньше не входил в его комнату.

Лицо дяди было багровым от ярости, что, возможно, доставило бы Заку несказанное удовольствие, не будь он так удивлен.

Дяде небось нелегко было притворяться спокойным все время, пока его гости наконец не разошлись.

– Что, черт возьми, должен был означать твой спич?! – взревел Митчем.

Зак театрально поклонился.

– Это было вечернее представление для вас, сир, – наивно посмотрел он на дядю большими глазами с длинными ресницами. – Заблудший племянник, охваченный безумием, пришел сюда, дабы исцелиться. И вот: «Михромазин!» «Хлороксепозин!» «Дроперинол!» – драматично выкрикивал он названия самых прибыльных препаратов Митчема. – Придите на помощь!

– Ты унизил себя самого и мой дом…

– Кажется, твоя подруга в мехах согласилась со мной, – заметил Зак.

Последовала долгая пауза, Митчем нахмурился.

– Моя подруга в мехах?

– Дама в лисьей накидке.

– Дама?

– Вот именно, – усмехнулся Зак, удивленный неожиданным тугодумием дяди. – И она была согласна со мной в том, что все вы – зло.

Последовала еще одна долгая пауза. Зак был на грани; он до крови укусил внутреннюю часть щеки.

– Сегодня вечером не было женщин, сынок, – проговорил Митчем осторожно, как жокей, уговаривающий разгоряченную лошадь.

Он намекал, что у племянника галлюцинации? «Невозможно! Она касалась меня, – рассуждал Зак. – Это очередная дядина грязная уловка».

Митчем посмотрел на него с демонстративным беспокойством:

– Тебе нужно обуздать себя, иначе тебя запрут навечно.

Зак моргнул. В дядином голосе прозвучала даже не угроза, а, скорее, мольба. И лицо Митчема исказило уже не беспокойство, а что-то иное, что Зак видел у него лишь один раз, после того как умерла его мать. Печаль .

Ни во что из этого Зак не верил.

– Собираешься запереть меня точно так же, как запер мою маму?

Митчем открыл было рот, но запнулся и замолчал. Зак понял бы смысл его реакции, если бы не был так зол. Молчание мучительно растянулось.

– Твою мать заперли ради ее же безопасности, – проговорил наконец Митчем.

– «Безопасности»?! – взревел Зак. – Она убила себя в чертовом дурдоме! Ей там незачем было находиться. Ты запер ее там, и это заставило ее переступить через край. Ты убил ее!

Митчем, казалось, что-то взвешивает. Парень уставился на него. Неуверенность не была типичной для его дяди чертой.

– Что такое? – спросил Зак.

Дядя не ответил.

– Что, черт возьми, происходит? – прорычал Зак.

– Есть вещи, о которых ты не знаешь, – начал серьезным тоном Митчем и снова замолчал.

Тишина тянулась бесконечно. Зак больше не мог этого вынести. Какую бы игру ни затеял дядя, племянник готов был поддаться. Он говорил себе, что Митчем лжет, но тело не верило ему. Дрожание началось в его пальцах и распространилось до плеч.

Наконец Митчем заговорил едва слышным шепотом.

– Твоя мать не умерла в больнице.

– Что? – Дыхание Зака сделалось прерывистым. – Тогда где она умерла?

– Она вообще не умерла, не в прямом смысле слова.

– Перестань, – оборвал его Зак. – Черт возьми, прекрати это.

Дядя лгал ему все это время. Всю его жизнь. Он не станет слушать.

Парень попятился, стоило Митчему двинуться к нему. Дядя поднял руки вверх, словно приближался к испуганному оленю.

– Она еще жива, если это можно так назвать. Но она не в здравом рассудке, – продолжил Митчем с тем же подчеркнуто серьезным выражением лица. – Она далека от той, которую ты помнишь, поэтому вполне можно считать, что она мертва.

– Заткнись! – прохрипел Зак.

Он сделал шаг назад и еще один. Но Митчем все напирал на него, как будто готовился последним ударом избавить от страданий раненого оленя.

– Я сделал это, чтобы защитить тебя, – прошептал он.

– Лжец!

Выкрик Зака прозвучал боевым кличем, который он подтвердил, швырнув прикроватной лампой в дядю.

– Успокойся и послушай, что я тебе говорю, – не сдавался Митчем, немного отступая.

Парень бросил в него пепельницей, затем фоторамкой, изрыгая при этом проклятия и саму грубую брань.

– Зак, твое поведение не может оставаться безнаказанным! – взвизгнул Митчем, увертываясь от летящих в его голову предметов. – Я отберу твое наследство! Твои сберегательные счета! И ценные бумаги!

Зак засмеялся и швырнул в него вазой. Она разбилась о стену.

– Думаешь, мне не плевать? Надеюсь, ты подавишься всем этим во сне.

– Тебе на все плевать, – буркнул Митчем.

Зак мысленно прошептал их имена, чтобы доказать, что дядя неправ. Его разум сказал: «Ника, Ника, Ника… и Вайолет, и мама». Но пока губы оставались сомкнутыми, глаза предали его. Когда он вспомнил имя своей матери, его взгляд упал на пол у ног Митчема.

В горячке он бросил рамку с фотографией матери. Митчем мгновенно проследил за его взглядом. После неудачной попытки побега Зак вытащил фото из дорожной сумки, которая, к счастью, была ему в целости возвращена. Он тогда вернул портрет на его законное место. Зак поднял глаза на дядю.

«Нет! – умолял его взгляд. – Пожалуйста, не надо!» Но мольба только показывает, что действительно дорого тебе. «Отчаявшийся всегда покажет свою слабость», – сказал бы Митчем.

Протесты только подогрели Митчема. Дядя схватил маленькую рамку и сунул себе в карман – его движения были быстрыми, в то время как у Зака – вялыми и замедленными. Он все еще чувствовал себя заторможенным.

Зак бросился на Митчема. Он промахнулся, а тот выбежал за дверь, зовя кого-то. Зак погнался за ним.

У него словно шоры были на глазах. В сознании – только этот кадр в рамке. Ничто другое во всем мире не имело значения.

Он побежал по коридору за Митчемом и натолкнулся на стену из плоти, прежде чем успел настигнуть его. Это были те же люди, что удерживали его в ту, первую ночь в поместье. Зак завопил. Они поволокли его спиной вперед по старинным коврам. Зак разразился хохотом. Он так истерически смеялся, что это можно было принять за крики.

– Ночь в подвале пойдет тебе на пользу, мой мальчик, – послышались слова Митчема.

В другом конце коридора дядя поправил воротник и похлопал по нагрудному карману с рамкой, словно говоря: «Теперь это мое, это всегда будет моим».

Зак снова отчаянно закричал. Обращаясь к флористу. К дядиным гостям. К даме в лисьих мехах.

Но, как обычно в поместье Уэйкфилд, его никто не слышал.

Никто не пришел.

В следующие несколько минут все смешалось в сознании Ники в круговорот криков и цвета. Она отчаянно пинала охранников, тащивших ее через влажный двор; затем они бросили ее, как тряпичную куклу, в главной гостиной. Она подняла голову, моргая, пока глаза привыкали к яркому свету. Смерила презрительным взглядом Хефе, Бастиана и Стамоса, которые вошли следом.