Ярослав Морозов - Ларин Петр и фабрика волшебства

Наталья Ивановна опустилась на стул и заплакала.

В школе началась самая настоящая паника. Двоих детей уже забрали родители, со дня на день должны были приехать родители ещё троих учеников. Занятия проходили теперь кое-как. Учителя не ругали за опоздания, понимая состояние школьников, не делали замечания по поводу невыученных уроков.

Как-то вечером ребята собрались в комнате Софьи Тумановой.

— Вы как хотите, — сказала девочка, стоя посреди комнаты, — а я лично из школы не уйду. Я верю, что Илья Данилович вернётся.

— А если школу вообще расформируют, — сказал Пётр, — что меня ждёт?

— В лучшем случае интернат.

— Я не хочу.

— Ия, — послышались голоса детей.

— Нам никто не поможет, — сказал Ларин. — Мы должны сами себе помочь. Мы ведь не маленькие.

— А вдруг завтра Илья Данилович появится? Не мог же он нас бросить?

— А вдруг мы ему навредим своими действиями!

Илья Данилович действительно появился к полуночи в виде призрака, безмолвного и грустного. Он ходил по коридору. Дети, собиравшиеся разойтись по комнатам, стояли, прижавшись к стене.

Разговор начала Софья:

— Здравствуйте, Илья Данилович!

Призрак даже головой не шевельнул. Он шёл, медленно переставляя ноги. Руки держал за спиной.

— Ой, смотрите, ребята, — воскликнула Лиза своим тонким голоском.

Из темноты коридора на свет вышла Земфира. Она шла немного быстрее, но так же, как и директор, ни на что не реагировала. Она догнала его, и призраки побрели дальше, а затем растворились во тьме.

— Он жив! — воскликнул Ларин, — но с ним произошло то же, что и с Земфирой.

— Теперь есть два пути. Если не будем действовать — по очереди пропадём. Либо победим и вернём Илью Даниловича и Земфиру. Не исключено, что во время поиска решения исчезнет ещё несколько человек, к этому надо быть готовыми.

Встревоженные ребята разошлись по комнатам. Многие не уснули до утра.

А утром школьников ждал ещё один сюрприз. К парадному входу подъехала машина и привезла новую директрису. Учеников и учителей, а также обслуживающий персонал спецшколы номер семь собрали в актовом зале. Не пришёл лишь садовник Захар, сославшись на недомогание. Незнакомый мужчина в чёрном двубортном костюме с депутатским значком на лацкане сказал хорошо поставленным голосом:

— Людмила Афанасьевна Шмель, ваш новый директор. У неё большой опыт педагогической работы. Нам пришлось долго уговаривать Людмилу Афанасьевну, и она согласилась.

Новая директриса подошла к столу.

Она была невысокого роста, с бледным лицом, ярко накрашенными губами. Тонкие выщипанные брови казались приклеенными ко лбу, поседевшие волосы были выкрашены в ярко-рыжий цвет. Она близоруко щурилась, теребя массивные очки в роговой оправе. Сзади волосы были собраны в пучок. Голос у Людмилы Афанасьевны был тихий, металлический, но при этом проникал в самые отдалённые уголки зала.

— Я рада принять руководство школой. Я многое слышала о ней, я продолжу традиции вашей школы, теперь уже нашей. Если вы думаете, что я человек далёкий от искусства, то ошибаетесь. Я неравнодушна к музыке, живописи, а также ко всему прекрасному.

Новая директриса говорила недолго, голос становился всё тише и тише, но все слышали её очень отчётливо. Людмила Афанасьевна чувствовала себя полноправной хозяйкой. Дети переглядывались и тяжело вздыхали. Шмель им не нравилась, уж слишком она была непохожей на Илью Даниловича.

После своего выступления она попросила завуча и учителей проследовать в её кабинет, где решила продолжить знакомство.

— Ну как она тебе? — спросил Ларин у Шубина.

Тот дёрнул рукой, вытряхнул из рукава змейку:

— Знаешь, даже ей не понравилось, смотри, как шипит.

— А тебе? — заглянул в глаза Шубину Ларин.

— Мрачная тётка. Мне кажется, волшебству конец, о нём она и не намекнула.

Подошла Туманова и как бы сама себе произнесла:

— Не растерять бы то, что мы приобрели. Потому что чувствую, больше мы ничего не получим.

— А ты видела лицо Изольды Германовны? — спросил Артём.

— А что такое?

— У неё было такое лицо, словно она эскимо на палочке кушает.

— Я не обратил внимания.

— А знаете, — сказала Софья, — Наталье Ивановне дали две недели, чтобы она освободила служебную квартиру.

— Что, этой грымзе жить негде? — спросил рыжий Лёва, сжимая кулаки.

— Наверное.

— Я готов ей свою комнату уступить.

— Нужна ей твоя комната!

— Так ведь ещё два свободных домика есть.

— Нет, ей квартира в школе нужна, чтобы к нам поближе быть, к искусству приобщать.

— А видели у неё заколку в волосах? Мальчишки пожали плечами, на такие вещи они, как правило, внимания не обращали.

— Ну и что там за заколка?

— Да у неё виолончель торчит в голове костяная.

Мальчишки пожали плечами. Им было всё равно, виолончель там в волосах или контрабас.

На следующий день «кукушку» на переменах убрали, появился обычный электрический звонок. А во время перерывов зазвучала классическая музыка. Людмила Афанасьевна Шмель вводила свои порядки. Вместе с классической музыкой пришёл запрет на плееры и магнитофоны в комнатах. Девочкам запретили носить украшения, а все мальчики в недельный срок должны были коротко постричься.

Новая директриса пообещала переодеть всю школу в школьную форму. По школе поползли слухи, что многих прежних учителей после зимних каникул уже не будет. Волшебные предметы исчезли из расписания. Детям оставалось гадать, кого уберут, а кого оставят.

Каждый день Ларин прибегал в домик садовника и рассказывал печальные новости. Тот слушал, сокрушённо качал головой. Иногда угощал Петра чем-нибудь вкусным, но пока никак не комментировал нововведения.

Он лишь сказал:

— Насильно мил не будешь. Если тебе так уж всё не нравится, то уходи, Пётр Ларин.

— А я, может, не хочу уходить. Да и некуда мне идти, Захар, ты же знаешь.

— Тогда ты должен что-то делать. Под лежачий камень вода не течёт.

— А что бы ты сделал? — спросил мальчик.

— Руки опускать не надо. Думай, Ларин Пётр, думай, твоя судьба в твоих руках. Вы там все волшебники, хоть и недоученные. А если все вместе соберётесь, знаешь, какая сила получится!

Может, тебя проводить? — спросил Захар, поднимаясь.

— Проводи.

— Тогда пойдём. Гурд, за мной!

Пёс одним прыжком соскочил с крыльца. Шли молча, всё уже было сказано, каждый думал о своём. Гурд бежал впереди. Вдруг пёс замер, шерсть на загривке поднялась, и он издал рычание.