Олег Раин - ЗБ [litres]

У физрука зубы сжимала, терпела, а тут расплакалась чуть ли не навзрыд и все сама ей рассказала.

Майвитольдовна слушала внимательно, не перебивала, а после вдруг присела и сама закатала мою штанину. Осмотрев колено, принесла аптечку и смазала зеленкой. И так это все буднично, по-родственному, что я и не сопротивлялась нисколечко. Повязку она, кстати, тоже наложила вполне умело – не хуже нашей школьной медсестры.

А потом пообещала поговорить с физруком и уладить насчет тройки. Дело было, конечно, не в этой клятой тройке, но мы обе поняли друг дружку без лишних объяснений. Ругать и обсуждать физрука она не могла из-за дурацкой корпоративности, а я не стала ничего объяснять про свою обиду. Майя витольдовна без того все поняла.

Но вот про прическу я ей ничего не сказала. Это ж такая ответственность! Посоветуешь – и станешь на всю жизнь врагом. Совсем как Альбинка.

Я бы и дальше кисла наедине со своими паучьими мыслями, но вмешалась судьба. Сначала мне позвонила библиотекарь Иечка Львовна, пригласив на какую-то экспериментальную оперу – и не просто экспериментальную, а поставленную по гоголевскому «Ревизору», представляете? Причем приглашала вместе с Лизой. При этом она снова извинялась, что не сумела уделить нам время, и таким вот удивительным образом хотела компенсировать нашу душевную травму. Травму – ха-ха!.. В общем, Иечка была в своем репертуаре – добрейшее и нежнейшее создание, в которое невозможно было не влюбиться. Изнывая от любопытства, я так прямо и брякнула: а не пойдет ли с нами, случайно, Юрий Николаевич? И чудо чудное свершилось!

Ия Львовна сказала, что в этот раз у него не получится: он в походе с ребятами – наблюдают в телескоп за Луной, Марсом и Юпитером – приедет только поздно вечером. Мысленно прокричав «ура!», я поставила себе «отлично» за мастерский вопрос. Во-первых, ненавязчиво и деликатно выяснила, что все у нее с учителем русского в порядке, а во-вторых, поняла, что с Юрием Николаевичем мы, возможно, скоро увидимся. И в-третьих… В-третьих, мне, пожалуй, лучше было бы не знать про Юпитер с Луной, потому что стало завидно. Какие счастливчики эти неведомые ребята, что сейчас внимали его историям про далекие планеты и наверняка там же, на природе, сочиняли чу́дные стихи, декламировали строки, соревнуясь между собой и изо всех сил стараясь понравиться нашему бывшему педагогу! Вот такой русский с литературой я бы сделала обязательными во всех школах. Правда, где найдешь столько Юриев Николаевичей…

Я уже совсем собралась позвонить Лизе и сообщить про приглашение в театр, как сотовый повторно ожил. Опередив меня на пару секунд, звонила сама Лиза.

– Помнишь, мы гуляли по заросшей улочке и ты меня знакомила со своей фантомной болью? – огорошила она меня с ходу.

Могла бы и не спрашивать: разумеется, я помнила.

– Сегодня и я могу показать тебе кусочек своей фантомной боли.

– То есть? – я ничего не поняла, и нос мой нервно задергался.

– В твоей больнице мы уже были, а теперь в мою сходим. Госпиталь ветеранов знаешь?

– Еще бы! У меня мама там одно время работала.

– Ну вот, а я там знакомых своих навещаю. Думаю, и тебе будет интересно.

– А когда ехать?

– Да прямо сейчас и приезжай, я у входа встречу. Ну то есть если я тебя не отрываю от чего-то важного.

– Брось! Что может быть важнее фантомной боли! Конечно, приеду.

Я взглянула на часы и прикинула, что можно вполне успеть и в госпиталь, и в театр. Конечно, надо бы и над уроками посидеть, но все равно ведь не стану этого делать. В ночь перед казнью глупостями не занимаются, а о завтрашней дуэли с Альбинкой я не забывала ни на минуту.

Я давно приметила: в лесу принято здороваться просто так. Совсем как в иных деревушках. А если встречаешь на «тропе здоровья» бабушек-дедушек, так те и вовсе заводят с тобой долгую беседу. Надо ведь кому-то рассказать о мухоморах, которыми лечатся, о травках-муравках и лесных ягодах, о внуках-проказниках и сегодняшней дороговизне в магазинах. В общем, лес, видимо, располагает к общению. И в госпитале, куда я приехала, со мной тоже все дружно здоровались. Я едва успевала отвечать – непривычно же! Еще и улыбались! Не то чтобы все подряд, но каждый второй – точно. Я словно не к Лизе приехала, а в гости ко всем разом.

Лизу тут, кстати, все знали – с ней тоже здоровались, но уже как со старой знакомой. Многие даже норовили обнять – по крайней мере, ясно было, что ей рады.

По дороге на нужный этаж Лиза заскочила в кабинет к хирургам – что-то там выведать и расспросить. Я осталась в коридоре и, чтобы не скучать, обошла развешанные на стенах картины. В чувстве юмора местным докторам было не отказать. Такой галереи я еще не видела. Сначала я даже и не поняла, что там изображено, и только потом сообразила.

Художник был, несомненно, доктором и рисовал то, что знал в совершенстве, – тазобедренные суставы, грудную клетку изнутри, огромные позвонки, горло и прочие фрагменты человеческого тела. При этом никакой чернухи, и более того – в каждой детали угадывалось какое-то трогательное отношение к тому, что изображалось. Никаких травм, разрезов, жутких язв или чего-то подобного. Художник словно демонстрировал, как оно должно выглядеть в идеале, на что следует равняться и что вызывает горделивое восхищение у медиков.

За спиной раздался смех – кого-то, видно, рассмешила оригинальная живопись. Я оглянулась и поняла, что смеются вовсе не над картинами. Это были отец и сын. Сын расположился в инвалидном кресле-каталке, отец примостился рядом на корточках. В ожидании врача они играли: шутливо боролись руками, пихались и обменивались задиристыми репликами. Юноше было лет пятнадцать – вероятно, столько же, сколько и мне, но был он откровенно болен. Церебральный паралич – или как это правильно называется? Худые ноги, чуть перекошенное лицо, костлявые плечики – мне сразу захотелось отвести взгляд в сторону. Страшновато на таких смотреть. Но отец с сыном снова прыснули смехом, и я опять вернулась к ним глазами. Юноша отдергивал тощие кисти, а отец делал вид, что пытается их поймать. Из трех-четырех попыток один раз ловил, но чаще всего сын выходил победителем. При этом оба совершенно непритворно хохотали, и я с изумлением поняла, что они счастливы! Вот сейчас, в эту самую минуту. Потому что немудреная забава доставляла им удовольствие. Радовался сын, и вместе с ним радовался отец. И не было ни скрюченных ножек с инвалидным креслом, ни выпирающих из-под майки ребер – они в самом деле были счастливы!

Я глядела на них во все глаза и понимала, что чего-то жутко не понимаю. И ловила себя на том, что завидую им! Тут же вспомнилась другая сцена, когда возле нашего продуктового магазина я повстречала обнимающихся старушек. Сколько им там было – не знаю, но явно за семьдесят. Одна худенькая и маленькая, другая толстая и необъятная, обе седые и безумно старые. Нет, разумеется, люди в любом возрасте имеют право любить и смеяться, но в голове пятнадцатилетней дурочки это никак не укладывалось. А они стояли, держа друг друга за руки, и громко делились новостями, ничуть не смущаясь прохожих. И точно так же я пялилась на них и никак не могла взять в толк, как можно радоваться, когда тебе такая прорва лет! И чувствовала, что дело тут не в моей тупости, совсем даже нет!