Роберт Битти - Серафина и расколотое сердце

— Я тебя туда отправила, я же и вытащила, — напомнила Ровена.

Серафина не совсем поняла, что именно та имела в виду: что она исправила свою ошибку, или что они теперь квиты, или еще что-нибудь. Поэтому девочка просто повторила:

— Спасибо тебе за то, что сделала этой ночью.

Разговаривая с друзьями, Серафина продолжала оглядываться и заново впитывать чувства и ощущения. Ее ноги твердо стояли на земле. Это было так просто, но так надежно: иметь вес, значимость, а не витать в воздухе, не растворяться в нем. Состоять из плотной материи, просто быть, управлять собственным телом. Она ощущала запах ив, растущих вокруг поляны, и слышала хор насекомых. Она больше не чувствовала себя ни каплей, ни песчинкой, ни дуновением ветерка, который в любой момент унесется неизвестно куда. Она была живой! По-настоящему живой. Целой, плотной и крепкой — и душой, и телом. Давно она не чувствовала себя так хорошо.

Но, изумленно оглядываясь по сторонам, Серафина вдруг поняла, что кое-какие новые способности у нее сохранились. Правильно настроив слух, можно было уловить еле слышное дыхание ветра высоко в кронах деревьев. Или услышать, как капля росы цепляется за лист, срывается с него и летит вниз, разбивается о землю и впитывается в нее. Серафина собственными глазами видела, как дышат деревья и как наполняются влагой облака. Все вокруг стало ближе, четче, понятней.

Восход луны, падение звезд, пепел к пеплу, пыль к пыли… Она чуть не умерла, она висела на волоске между жизнью и смертью, но ее дух остался в этом мире. А теперь мир остался в ней. Она чувствовала неподвижность и покой гор, течение далеких рек, бег облаков — видела и ощущала вокруг себя душу мира.

Всматриваясь в окружающие предметы, осмысляя свои новые способности, Серафина внезапно заметила, как на земле, возле обрывков черного плаща что-то блеснуло в лунном свете. В первый момент это был лишь слабый отблеск, но чем ближе подходила девочка, тем он становился ярче, а в конце засверкал ослепительным светом.

Наклонившись к обрывкам плаща, Серафина подняла с земли серебряную пряжку. Та тяжело легла в ладонь. Раньше пряжку украшал узор из переплетенных колючих ветвей, а за ветвями можно было разглядеть крошечные лица детей. Но сейчас пряжка был совершенно гладкой, без единого узора.

Серафина подошла к Брэдену. Он взволнованно улыбался, все еще переживая случившееся.

— Спрячь это, — тихо сказала она, незаметно сунув пряжку ему в ладонь.

Ее по-прежнему поражало то, что все это время Брэден прятал плащ у себя. Он боялся шипящей ткани, источающей черную силу, но надежда спасти с помощью этого плаща Серафину преобладала над страхом. И сегодня Брэден ее спас!

Девочка хотела снова обнять друга, но тут вперед выступила Ровена.

— Я, конечно, понимаю: счастливая встреча и все такое, и мы обязательно соберемся вместе выпить чаю, — ехидно проговорила Ровена, — но хочу напомнить, что мой отец почувствует, что плащ уничтожен. Он сразу примчится сюда, желая страшно отомстить. Он будет в бешенстве из-за плаща и из-за того, что кошка снова выкарабкалась, а также из-за того, что я ей помогла. Вы даже не представляете, что он устроит.

Ровена была права. Серафина оглядела друзей:

— Что бы ни случилось, мы будем отбиваться все вместе, вчетвером.

Вернувшись в Билтмор, Серафина сразу помчалась в мастерскую. У самой двери она остановилась на миг, чтобы перевести дыхание, а потом медленно вошла в комнату и посмотрела на папашу.

Папаша был возле своей лежанки, спрятанной за полками с запасными деталями; возле лежанки, на которой он спал всегда, сколько Серафина себя помнила. Папаша занимался простейшим делом — всего-навсего расправлял одеяло на кровати, но Серафине сейчас казалось, что он занят чем-то необыкновенно важным и значительным.

Этот человек вырастил ее, заботился о ней всю ее жизнь, научил всему, что знал сам, оберегал и защищал ее и обнимал перед сном.

Серафина стояла так неподвижно и тихо, что в какой-то момент засомневалась в том, что она снова живой человек, а не призрак. Чувствуя, как слезы обжигают глаза, она проговорила:

— Я вернулась, как только смогла, па.

Папаша замер, не смея ни обернуться, ни заговорить. Мгновение казалось, что он вообще ее не слышал. Точнее, не верил своим ушам. Потом он медленно повернул голову, словно прислушиваясь. И только после этого развернулся всем телом и посмотрел на Серафину.

Папаша смотрел ошеломленно, как верующий, которому явился ангел, и не мог произнести ни слова, потом улыбнулся, и его лицо сморщилось. Он вытер слезы и сказал:

— Ну иди и поздоровайся со своим папашей.

Она сделала несколько шагов, а потом с ревом бросилась к нему на руки.

— Прости, па, прости! Я не могла прийти, я пробовала и пробовала, но никак не могла! — всхлипывала она.

Папаша крепко прижал ее к своей бочкообразной груди, обхватил мощными руками и не отпускал долго-долго.

Серафина положила голову ему на грудь, обняла его дрожащими руками и глубоко, прерывисто вздохнула от счастья, потому что снова была с папашей. Она ощущала тепло его рук и слышала его дыхание. Это было чудо. Она чувствовала его, чувствовала по-настоящему, а он чувствовал ее.

А еще она чуяла запах его хлопчатобумажной рубашки, и машинного масла, и знакомый запах папашиного тела, перемешавшийся с запахами мастерской, и дубовых скамеек, и горящих углей в самодельной плите, на которой они готовили еду, и крошащегося каменного пола, и смазанного маслом металла молотков, отверток и других инструментов. Она была жива. И наконец-то, наконец-то, наконец-то в мастерской, в папашиных руках. Она вернулась домой.

Потом Серафина долго плескалась в теплой воде, смывая могильную землю и засохшую кровь, а после этого переоделась в простое чистое платье. Все это казалось ей верхом роскоши.

Они с папашей никак не могли поверить в то, что происходящее им не снится. Смотрели и не могли насмотреться, постоянно дотрагивались друг до друга, убеждаясь, что все это правда.

Папаша приготовил праздничный ужин из курицы с клецками под своим любимым соусом, жареной окры и овсянки с добавлением тепла масла и сыра. Серафина так проголодалась, что съела подчистую все, что ей положили, и еще попросила добавки. Прохладная вода в стакане, простая еда, но рядом с папашей — все казалось ей божественным наслаждением.

— Наконец-то хорошо поела, — с удовлетворением проговорил папаша, глядя, как Серафина выскребает дно железной тарелки.

— Просто очень вкусно, — честно ответила Серафина, но папаша просиял от радости.

За ужином он говорил — не на какую-то конкретную тему, а обо всем, от радости, желая показать, что все опять хорошо. Рассказывал, как чинил механизмы и решал ежедневные проблемы. Серафина всегде любила эти истории, в которых папаша представал скромным тружеником, с помощью молотка и отвертки преодолевающим любые невзгоды, а сегодня она слушала с особым удовольствием.