Патрик Несс - Голос монстра [litres]

– Вот это настоящее разрушение , – сказал монстр.

И вдруг они вновь оказались в бабушкиной гостиной. Конор увидел, что разгромил ее целиком и полностью.

Диванчик превратился в гору из бесчисленного множества маленьких кусков. Ножки были отломаны, обивка – изорвана в клочья, на полу под ногами валялись куски наполнителя и остатки настенных часов, которые упали и разлетелись на почти неузнаваемые фрагменты. Та же участь постигла лампу и два столика, стоявших по обеим сторонам от диванчика, а также книжную полку, расположенную у выходящего на улицу окна; все книги из нее были изорваны с первой до последней страницы. Не уцелели даже обои – их содрали, оставив на стене грязные, неровные полосы. Стоять остался лишь шкафчик, хотя его стеклянные дверцы тоже были разбиты, а все содержимое рассыпано по полу.

Конор пораженно смотрел на все это. Он взглянул на свои руки: исцарапанные, кровоточащие, с поломанными и неровными ногтями, они болели после учиненного погрома.

– О Господи… – прошептал он.

И обернулся к монстру.

Которого уже не было позади.

– Что ты наделал? – прокричал Конор в пустоту, неожиданно слишком уж тихую. После погрома на полу было так много мусора, что он едва мог ногой пошевелить.

Он просто ну никак не мог навести такой беспорядок в одиночку.

Никак.

(…в самом деле?)

– Господи… – повторил он. – Господи!

– Погромы доставляют удовольствие , – услышал он, но слова эти звучали откуда-то издалека, их словно приносил ветер, будто самого говорящего здесь не было.

А потом он услышал, как у дома притормозила бабушкина машина.

Бежать было некуда. Не оставалось времени даже на то, чтобы выйти через заднюю дверь и самому тайно устремиться куда-нибудь, где бабушка его никогда не найдет.

А ведь даже отец не пустит его к себе, когда узнает, что он натворил, подумал Конор. Мальчику, который совершил такое, ни за что не позволят жить в одном доме с маленьким ребенком…

– О Господи… – вновь сказал Конор, его сердце чуть не выпрыгнуло из груди.

Бабушка сунула ключ в замок и открыла входную дверь.

Бабушка дошла до порога гостиной, нервно теребя свою сумочку, и за краткий миг до того, как она заметила Конора и окружающую его разруху, он увидел ее лицо, увидел, какое оно усталое, увидел, что на нем не читаются никакие вести – ни хорошие, ни плохие – а значит, прошедшая ночь, которую бабушка провела в больнице с мамой Конора, ничем не отличалась от других ночей, которые так изматывали их обеих.

А потом она подняла глаза.

– Что за?.. – начала она и осеклась, чтобы рефлекторно не чертыхнуться перед Конором. Она стояла как вкопанная, сумочка застыла в воздухе. Двигались только ее глаза – она оглядывала комнату и не могла поверить в то, что видела перед собой, она с трудом осознавала произошедшее. Не было слышно даже ее дыхания.

А потом она взглянула на Конора, раскрыв рот и широко распахнув глаза. И увидела, что он стоит посреди всего этого беспорядка и что руки его кровоточат после погрома.

Она закрыла рот, но лицо ее не приняло обычного сурового выражения. Рот подрагивал и трясся, казалось, бабушка изо всех сил сдерживает слезы, казалось, она едва может сохранять внешнее спокойствие.

А после она издала стон, не разжимая губ – он шел откуда-то из глубины, из ее грудной клетки.

Звук этот был невыносимым – Конор едва сдерживался от того, чтобы заткнуть уши руками.

Стон повторился еще. И еще. И еще, пока не стал единым непрерывным стенанием, единым бесконечным жутким воем. Сумочка упала на пол. Бабушка закрыла рот ладонями, словно только это могло заглушить изливающийся из нее жуткий, стонущий, воющий, пронзительный звуковой поток.

– Бабушка? – произнес Конор высоким и напряженным от страха голосом.

И тут она закричала.

Она отняла руки от лица, сжала кулаки, широко распахнула рот и закричала. Закричала так громко, что Конор все-таки заткнул уши руками. Она не смотрела на него, она вообще ни на что не смотрела и просто кричала в пространство.

Никогда еще Конору не было настолько страшно. Он словно оказался на краю света, словно наяву попал в свой ночной кошмар с криками и пустотой…

А потом бабушка шагнула в комнату.

Она пробиралась сквозь завалы мусора так, будто почти не замечала их. Конор быстро отпрянул с ее пути, спотыкаясь об остатки диванчика. Он поднял руку, чтобы защититься, каждое мгновенье ожидая града ударов…

Но она направлялась не к нему.

Она проследовала мимо с перекошенным, залитым слезами лицом, из нее снова рвались стоны. Она подошла к шкафчику – единственному во всей комнате предмету мебели, который все еще стоял вертикально.

Положила руку на его боковую стенку…

И со всей силой толкнула один раз…

Второй…

И третий.

И шкафчик рухнул на пол с предсмертным треском.

Бабушка застонала в последний раз, наклонилась вперед и, прерывисто дыша, уперлась ладонями в колени.

Так ни разу и не взглянув на Конора, она выпрямилась, вышла из комнаты, оставив сумочку лежать на полу на том же самом месте, поднялась к себе в спальню и тихо закрыла дверь.

Конор стоял на школьном дворе и ждал.

Сегодня он видел Лили. В окружении девочек, которые, как он знал, ее недолюбливали и которых она сама не очень-то жаловала. Однако же она тихо стояла с ними в сторонке, пока они болтали. Конор поймал себя на том, что пытается привлечь ее внимание, но она не смотрела в его сторону.

Словно потеряла способность его видеть.

И вот он стоял и ждал один в глубине школьного двора, прислонившись к каменному ограждению, в стороне от остальных детей, которые шумели, смеялись и смотрели в свои телефоны так, словно все в этом мире было безупречно, так, будто ничего во Вселенной им не грозит.

А потом он заметил Гарри, Салли и Энтона. Они шли к нему, пересекая двор наискосок, чтобы срезать путь; Гарри не сводил с него глаз, смотрел не насмешливо, но внимательно, а лица его дружков сияли от радостного предвкушения.

И вот они приблизились.

Конор с облегчением вспомнил о собственной слабости.

…

Тем утром он спал ровно столько, сколько нужно, чтобы увидеть кошмар, словно у него и без того было мало бед. Это был все тот же пугающий сон про падение с той же жуткой, невыносимо жуткой концовкой. Конор проснулся с криком. Впереди его ждал день, в котором явь, как казалось, была едва ли лучше ночного кошмара.

Когда он наконец набрался храбрости, чтобы спуститься вниз, он увидел, что на бабушкиной кухне хозяйничает отец – готовит завтрак.

Бабушки нигде не было видно.

– Яичницу будешь? – спросил отец, держа в руке сковородку, в которой поджаривались яйца.